Человек и дракон - Овчинников Всеволод Владимирович (книги бесплатно без регистрации полные txt) 📗
Однажды, принимая у себя за обедом испанского посла, один из приближенных Елизаветы — сэр Томас Грэм — растолок в порошок огромную жемчужину и выпил ее в бокале вина за здоровье английской королевы, желая показать испанцу, сколь богата Британия.
Но тягаться с владениями испанской короны, над которыми в пору Великих географических открытий никогда не заходило солнце, англичанам было трудно. В 1579 году Филипп II стал обладателем привезенной из Панамы жемчужины величиной с голубиное яйцо.
У жемчуговодов нет тайн
Нехватка земли поневоле вынуждает японцев становиться пахарями моря. Не случайно, кроме слова «рыболовство», у них бытует другое, более широкое понятие — «добыча морепродуктов». В океане ловят креветок, крабов, рыбу. У берегов собирают или выращивают водоросли, съедобных моллюсков.
Жемчуговодство — лишь одна из ветвей в этой многоотраслевой области японской экономики.
Главное действующее лицо в жемчуговодстве теперь не ныряльщица, а оператор. Образ этот тоже окружен романтическим ореолом. Западная пресса дразнит воображение читателей недоступностью японских жемчужных промыслов, «засекреченных, как атомно-ракетные центры».
Опять же в ущерб экзотике должен свидетельствовать, что промыслы эти вовсе не заперты за семью замками. Секрет выращивания жемчуга никто не охраняет. В этом нет необходимости, так как украсть его нельзя. Чтобы ежегодно получать как будто бы из ничего девяносто тонн жемчужин, нужна, во-первых, Япония с ее природой, с ее бесчисленными тихими заливами, а во-вторых, нужны японцы с их умением создавать ценности из мелочей, вкладывая в них бездну терпения и труда.
В зарождении жемчужин нет ничего потайного. Есть лишь чудо виртуозного мастерства, повторенное пятьсот миллионов раз в год. Есть лишь соединение циркового трюка и дерзкого медицинского эксперимента, поставленного на конвейер.
Операторов, то есть людей, умеющих вводить ядрышко в тело моллюска, в Японии насчитывается двенадцать тысяч. Поначалу число показалось мне небольшим. Но ведь если вдуматься, это двенадцать тысяч опытных хирургов, каждый из которых ежедневно делает по четыреста-восемьсот операций; это двенадцать тысяч ювелиров, от которых требуется куда более филигранное мастерство, чем от людей, оправляющих готовые жемчужины в золото и серебро.
Операционный цех — продолговатая постройка, стены которой сплошь застеклены, как у дачной веранды. Такие оконные переплеты бывают в Японии лишь у школ. Меня привели сюда и сказали:
— Смотрите, спрашивайте, а потом попробуйте сделать все своими руками. Тогда лучше поймете, что к чему. Жертвуем вам сто раковин. Выживет хоть пара — сделаете из них запонки.
Иду встречать плот, чтобы проделать все с самого начала. Мужчины вытаскивают из-под воды привязанные снизу к жердям проволочные сетки с трехлетними акоя.
Раковины высыпают на дощатый пол. Минут через тридцать они начинают раскрываться. Тут между их створками вставляют деревянные клинья. Одновременно раковины на глаз сортируют по весу, складывают рядами в жестяные лотки и несут в операционный цех.
Внутри операционная похожа на светлый школьный класс, точнее даже на университетскую лабораторию, где все студенты делают один и тот же опыт. По обе стороны от прохода, словно парты, расставлены деревянные столы.
Операторы сидят поодиночке. Перед каждым из них лоток с раковинами, зажим, коробки с ядрышками разных размеров, набор хирургических инструментов, смоченный морской водой брусок с присадками.
Чтобы ядрышко стало жемчужиной, надо ввести его именно в то место, где моллюск терпел бы внутри себя этот посторонний предмет. Надо добиться еще и того, чтобы раковина впредь откладывала перламутр не на своих створках, а именно вокруг этого инородного тела.
Вот почему приходится делать нечто похожее на прививку плодовых деревьев — вводить вслед за ядром кусочек живой ткани от другого моллюска.
Для этой цели используются годовалые раковины-подростки. В том месте, где тело моллюска примыкает к створке, как кожа к ногтю, ножницами, вроде маникюрных, срезается двухмиллиметровая полоска. Ее кладут на влажный деревянный брусок и делят на пятнадцать частей. Одна двухстворчатая раковина, стало быть, обеспечивает присадками тридцать операций.
В объяснениях, которые я слышу, нет ничего непонятного. Надо ввести ядро и присадку в нужное место. При этом нельзя ни повредить, ни задеть внутренних органов моллюска. В первом случае устрица погибнет, во втором — жемчужина не будет иметь правильной формы.
И наконец, присадка должна непременно касаться ядра, иначе ее клетки, вырабатывающие перламутр, не смогут образовать вокруг ядра «жемчужный мешок».
После всех этих разъяснений и указаний еще большим волшебством представляется работа операторов. Зонд и скальпель мелькают у них в руках, как две вязальные спицы.
Пробую сам
Но вот приходит черед испробовать все самому. Прежде всего мне, словно будущему пианисту, битый час «ставят руки». Во-первых, надежную опору должны чувствовать оба локтя, потому и сидит оператор не на табурете и не на стуле, а в кресле. Во-вторых, сами кисти рук тоже должны опираться безымянными пальцами о края раковины. Лишь когда концы хирургических инструментов достаточно стабильны, ими можно делать точные и уверенные движения.
Итак, беру раковину, закрепляю ее на зажиме. Вместо деревянного клинышка вставляю пружинистый распор. Створки, обращенные ко мне своими краями, раскрыты меньше чем на сантиметр — в этой щелке и надо манипулировать.
Левой рукой беру зонд, похожий на вязальный крючок, и оттягиваю им «ногу» — темный присосок, с помощью которого моллюск передвигается по камням.
Беру в правую руку скальпель и делаю разрез вдоль границы темной и мутно-серой массы, то есть несколько выше основания «ноги».
Теперь надо перевернуть скальпель другим, раздвоенным концом, наколоть на эту крохотную вилку кусочек присадочной ткани и сквозь надрез ввести его в тело моллюска. Потом таким же движением влево — вверх — вглубь за присадкой вводится ядро.
Впрочем, до этого завершающего этапа я добираюсь нескоро. Задерживает самая распространенная среди новичков ошибка. Если вонзить скальпель чуть глубже, чем следует, створки раковины безжизненно распахиваются. Это значит поврежден соединительный мускул и устрица обречена на гибель…
Загубив около десятка трехлеток, я наконец приспособился и несколько раз, как мне казалось, благополучно ввел присадку в нужное место. Однако протолкнуть в это же крошечное отверстие ядро было еще труднее. Всякий раз из ранки выдавливалась какая-то темная жидкость. Это означало, что я задел печень, надо выбрасывать раковину и брать другую. У опытных операторов ядрышко словно прилипает к инструменту. У меня же оно то и дело скатывалось в сторону.
Встав из-за стола совершенно разбитым, я убедился, что оперировать раковины без подготовки все равно что вырезать самому себе аппендицит, добросовестно выслушав объяснения врача, как это делается.
И когда мне рассказали, что обучение операторов напоминает не столько краткосрочные курсы, сколько многолетний университет, это целиком совпало с моим личным опытом.
Новичков обычно набирают к весне. За первые месяцы они должны выучиться только заготовлять присадки, чтобы снабжать ими операторов в разгар сезона.
В ту же пору на промыслах идет сортировка «осенних раковин» — тех, что закупили полгода назад, чтобы дать им акклиматизироваться перед операцией. Примерно двадцать процентов этих трехлеток отбраковывают. На них-то и начинают тренировать новичков.
В конце каждого дня наставник вскрывает всех оперированных моллюсков, чтобы проверить, правильно ли были введены в них ядра, и объясняет причины ошибок. Потом ставить оценку предоставляют уже самой природе. Раковины возвращают в море и через две недели подсчитывают число погибших. Если выжило шестьдесят-семьдесят процентов акоя, значит, человек уже приобрел необходимый навык.
