Полутораглазый стрелец - Лифшиц Бенедикт (книги без регистрации TXT) 📗
Сейчас прольется лирное вино.
1919
83
Ни у Гомера, ни у Гесиода
Я не горю на медленном огне,
И, лжесвидетельствуя обо мне,
Фракийствует фракийская природа.
Во всей вселенной истина одна,
И на земле ее раскрыли музы,
Чтоб на тебя орфические узы
Я возложил еще во время сна.
До первых звуков утреннего хора,
Пока ты не очнулась во плоти,
О милая, я должен был уйти
Из твоего земного кругозора.
86
Но я с тобой, невидимый тебе,
Моя Эллада, дочь моя родная, —
Когда, меня с трудом припоминая,
Ты рвешься вверх в дорическом столбе!
1919
84
Так вот куда, размыв хребты
Прамузыки материковой,
О дилювическое слово,
Меня приподымаешь ты! —
В безмолвие, где ты само
Уже не существуешь боле,
И мне богоподобной воли
Предопределено ярмо.
О, Господи, подай хоть знак
Твоей отеческой досады,
Что в лирных небесах не так
Уселся звук широкозадый,
Что слишком много в нем росы
И тяжести земного мая,
Чтоб, зодиака не ломая.
Возлечь на звездные весы, —
И это будет неспроста,
Но по любви твоей небесной,
Когда рукой в перчатке тесной
Мне муза заградит уста.
1920
85
Ни в сумеречном свете рая,
Где то, что ныне стало «я»,
Дремало, еле поборая
Соблазны полубытия;
87
Ни в нежном долге левирата,
Где, родолюбец-ибраим,
Я обладал вдовою брата,
Кровосмесительствуя с ним;
Ни там, где, незнаком с Гименом,
Подъяв вакхический бокал,
Я легкомысленным изменам
Без счета сердце предавал, —
На мусикийском небоскате,
Еще не взысканный судьбой,
Не ведал я ни благодати,
Ни муки быть самим собой.
Но вот — завесы роковые
Разорвались, и — сон во сне
И пламя в пламени — впервые
Богоявилась муза мне.
И в том, что духу предлежало
Как новый образ бытия, —
Люциферического жала
Смертельный яд воспринял я.
Но если, Господи, недаром
Среди осенних позолот
Его особенным загаром
Ты отмечаешь каждый плод,
Не осуди моей гордыни
И дай мне в хоре мировом
Звучать, как я звучал доныне,
Отличным ото всех стихом.
1920
86
В потопе — воля к берегам,
Своя Голландия и шлюзы;
В лесах — не только пестрый гам,
Но и наитье птичьей музы.
88
Пусть сердцевина не сладка
В плоде, доставшемся от змия:
К чему отчаянье, пока
Ты правишь миром, эвритмия?
И лишь в бессоннице: не в той,
Где всё — бессмертия порука,
Но там, где вечной темнотой
Разъеден самый корень звука,
Тебя теряя, внемлю я
Над бездной, общей нам обоим, —
О, ужас! — духа перебоям
В пространствах полых бытия.
1920
87
Когда, о Боже, дом Тебе построю,
Я сердце соразмерить не смогу
С географическою широтою,
И севером я не пренебрегу.
Ведь ничего действительнее чуда
В обычной жизни не было и нет:
Кто может верно предсказать, откуда
Займется небо и придет рассвет?
И разве станет всех людских усилий,
Чтоб Царствия небесного один —
Один лишь луч, сквозь зейденбергской пыли,
На оловянный низошел кувшин?
Кто хлебопашествует и кто удит
И кто, на лиру возложив персты,
Поет о том, что времени не будет, —
Почем нам знать, откуда идешь Ты?
Во всех садах плоды играют соком.
Ко всем Тебе прямы Твои стези:
Где ни пройдешь, Ты всё пройдешь востоком —
О, только сердце славою пронзи!
1919
89
88
Раскрыт дымящийся кратер,
И слух томится — наготове —
И ловит песенный размер
Переливающейся крови, —
И рифма, перегружена
Всей полнотою мирозданья,
Как рубенсовская жена,
Лежит в истоме ожиданья…
К чему ж — предродовая дрожь
И длительная летаргия?
О, почему уста тугие
Ты все еще не раскуешь?
Иль, выше наших пониманий,
Ты отдаешь любовь свою
Тому, что кроется в тумане
Да в смертном схвачено бою?
1920
89
Мне ль не знать, что слово бродит
Тем, чего назвать нельзя,
И вовнутрь вещей уводит
Смертоносная стезя?
Что в таинственное лоно
Проникать нельзя стиху,
Если небо Вавилона
Есть не только наверху?
Но, очаровать не смея
Явной прелестью ланит,
Ты зовешь меня, алмея,
В мой возлюбленный гранит.
И мой дух, нарушив клятву,
В сумрак входит роковой,
В соблазнительную сатву,
В мертвый город над Невой.
90
И лечу — отныне камень,
Позабывший о праще,
Отдаю последний пламень
Тайной сущности вещей.
1922
90
Вот оно — ниспроверженье в камень:
Духа помутившийся кристалл,
Где неповторимой жизни пламень
Преломляться перестал.
Всей моей любовью роковою —
Лишь пронзительным шпилем цвету,
Лишь мостом вздуваюсь над Невою
В облачную пустоту.
И в таком во мне, моя алмея,
Ты живешь, как некогда в стихах,
Ничего кругом не разумея,
Видишь камень, любишь прах.
А о том, что прежде был я словом,
Распыленным в мировой ночи,
Если в этом бытии суровом
Есть и память, умолчи.
1922
91
Нет, не в одних провалах ясной веры
Люблю земли зеленое руно,
Но к зрелищу бесстрастной планисферы
Ее судеб я охладел давно.
Сегменты. Хорды. Угол. Современность.
Враги воркуют. Ноги на скамье.
Не Марксова ль прибавочная ценность
Простерлась, как madame de Рекамье.
91
Одни меридианы да широты,
И клятвы муз не слышно никогда:
Душа! Психея! Птенчик желторотый!
Тебе не выброситься из гнезда.
О, только б накануне расставанья
Вобрать наш воздух, как глоток вина,
Чтоб сохранить и там — за гранью сна —
Неполной истины очарованье.
1923
92
Самих себя мы измеряем снами,
На дно души спускаемся во сне,
И некий дух себя измерил нами
В первоначальном дыме и огне.
Он в этот миг установил навеки
Зодиакальный оборот земли
И русла вырыл, по которым реки
Людских существований потекли.
О темный голос, ты не льстишь сознанью,
Ты воли извращаешь благодать:
Я не хочу видений смутных гранью
Во сне довременном существовать!
Что на весах у судии любого
Вся участь Трои в Ледином яйце,
Коль в этот стих облекшееся слово
Уже не помнит о своем творце?
Оно само пересекает воды,
