Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.) - Ильинский Михаил Михайлович (книги хорошего качества txt) 📗
Из трех воздушных капитанов, пожалуй, дольше других я был знаком с Баем. Сейчас он сидел в глубоком уютном кресле. На нем белая форменная гимнастерка с голубыми авиационными петлицами. Летчик насвистывал одну из своих любимых русских песен: «Первым делом, первым делом самолеты…» Он, наверное, вспоминал о жене Ниен и четырехмесячном сынишке Фи Хунге (в переводе на русский язык – «Летающий герой»).
В тот день я не просил Бая рассказывать о его воздушных боях. В записных книжках, пожалуй, собраны детальные рассказы о всех его семи воздушных победах. О том, как он сражался над Ханоем, Хоабинем, Хайфоном. Хотелось говорить о чем-то другом. Бай просил рассказать меня о советских летчиках. Я вспоминал подвиг капитана Гастелло, воздушные бои Покрышкина, Кожедуба, космические полеты моего друга юности Юрия Гагарина, Героя СССР Комарова.
Здесь же на аэродроме Зиалам я познакомился с будущим первым космонавтом Вьетнама – капитаном Фам Туаном…
Под утро я прощался с пилотами. Вновь переправа через Красную реку – и, наконец, Ханой. Над городом вставало солнце. В чистом безоблачном небе – четверка МИГов. Она описывала на большой высоте круг за кругом. Возможно, в одном из самолетов – кто-то из вьетнамских небесных капитанов.
Мой день рождения. Я возвращался из освобожденных районов Лаоса в Ханой с кинооператором Олегом Арцеуловым и Рубеном Петросовым. До города на Красной реке оставалось всего несколько километров. Бледный диск луны едва проступал сквозь мутную эмаль облаков, тускло освещая разбитые переправы, дамбы, измятые бомбами рисовые поля. Чтобы успеть к рассвету в Ханой, мы работали вместе с вьетнамскими строительными бригадами, восстанавливали переправу. Здесь же подобрал щенка. Дал ему кличку «Деп» – «Красивый». Он действительно был красивым. Погиб через несколько дней… Олег вспомнил о Депе в очерке для «Комсомолки».
Но вот, наконец, и Ханой. Три недели я не ходил по его улицам, не встречал его людей. Город еще не проснулся. Он спал. Спал после тяжелого боевого дня.
– Они снова бомбили город, – сказал офицер на пропускном пункте. – Опять метили в электростанцию. «Шрайки» разбили католическую церковь, разрушили пагоду. Пострадала медицинская консультация в самом центре города… Жилые кварталы… – Лицо офицера словно каменело. В каждом слове – нестерпимая боль.
Рассвет. Обычный ханойский рассвет. Длинные лучи солнца скользили по вершинам деревьев, сотнями бликов отражались на зеркальной глади Западного озера. Несмотря на только что пережитое потрясение город казался спокойным.
Ханой оживал. Где-то рядом уже стучали молотки. Рабочие авторемонтной мастерской начинали обычный трудовой день.
«22 августа. 2205 сбитых над Демократической Республикой Вьетнам самолетов», – выводила мальчишеская рука на черной грифельной доске прямо на улице, у стены дома. И вдруг – истошный вопль сирен. Снова! Снова воздушная тревога.
Их несколько десятков. Не могу сосчитать точно… Взрывы бомб, свист снарядов, сердитый кашель зениток. Город ощетинился стволами орудий. Шквал заградительного огня. Несколько самолетов пикировали на центр. Я видел, как бомбы падали на улицу Хюэ. Целый квартал превратился в груду обломков. Тяжелая цементная пыль поднималась над улицей. Трудно дышать. В одном из домов находилась аптека. Сейчас здесь заживо погребены люди. Мостовые Ханоя обагрились кровью. И снова взрывы…
Улица Май Хак Да. Дом № 49. Вернее, бывший дом. Сейчас здесь только клубы дыма и развалины. Улица Нго Тхы Нием. Та же картина.
Ее звали Хиен. Невысокая, стройная, в зеленой защитной гимнастерке с медицинской сумкой через плечо. Эту девушку с длинной черной косой я впервые встретил у моего знакомого доктора – терапевта Кыонга. Сейчас она вместе с другими девушками оказывала помощь пострадавшим на улице Хюэ.
– Нет ли здесь Кыонга? Я хотел бы с ним поговорить. Не больше минуты.
– Нет, он погиб… Вчера.
На глазах у девушки слезы. Но разве здесь, в пылу боя, врачи думают о собственной боли?
Отбой воздушной тревоги. И снова на улицах велосипедисты, снова стучали молотки в бесчисленных мастерских. Люди в соломенных шляпах расчищали завалы, развозили в тачках обломки, камень, щебенку. И так круглые сутки.
22-я годовщина образования Демократической Республики Вьетнам.
Я писал эти строки в просторной крестьянской бамбуковой хижине на высоких, подобно лапам цапли, сваях, в небольшой деревушке, что расположилась в 10 километрах от Ханоя. Сильный тропический ливень, извергающийся из низких, нависших туч, зло колотил по крыше из пальмовых листьев, то и дело менял ритм. Под домом стремительные горные ручьи постепенно превращались в широкие бурные потоки. Они с шумом неслись к рисовым полям. Струйки воды просачивались в нескольких местах сквозь крышу, падали на листы бумаги.
Пожилой крестьянин, хозяин хижины, сидел за столом напротив. Подперев голову руками, он думал о чем-то своем. Его лицо в глубоких морщинах. Впадины глаз, над бровями – седая прядь. Его звали Хиен. Биография – обычная. Участник Августовской революции 1945 года, бывший боец ударных отрядов в войне Сопротивления, организатор первого сельскохозяйственного кооператива в этой деревне.
Хиен рассказывал о себе, а я, как бы шаг за шагом, следил за его жизнью.
Глаза старика светлели, руки тянулись к гладкому бамбуковому сундуку, извлекли оттуда совсем желтую фотографию, на которой ничего уже почти невозможно различить.
– Это я, – тычет Хиен корявым пальцем в парадный строй. – А это мой друг Тует. Мы прошли всю войну с французами. Девять долгих лет.
В хижине Хиена несколько раз останавливались пленные американские летчики.
– Это как? – удивился я.
– Военная хитрость, – объяснил Хиен.
За несколько дней до 2 сентября 1967 года агрессоры вновь усилили удары по Хайфону – морским воротам ДРВ – и Ханою – столице республики. Несколько раз бомбили мост Лонгбиен через Красную реку, электростанцию, медицинские учреждения, жилые кварталы в центре города. Чтобы спасать мост Лонгбиен, вьетнамцы стали держать в зоне моста пленных летчиков – «фиконг ми». Об этом знала американская разведка, и, когда летчики были у моста, Лонгбиен налетам не подвергался. Это была военная хитрость, придуманная Хиеном.
…Как и в мирное время, по-прежнему каждое утро к промышленным предприятиям устремлялись потоки велосипедистов. По-прежнему женщины несли в корзинах на коромыслах – «гань» – бананы и папайю. Но бетонные убежища и траншеи вдоль тротуаров, автомашины с солдатами говорили: шла война. Битва шла не на жизнь, а на смерть.
Дороги Вьетнама. Артерии – снабжения республики. Они перерезали страну на многие тысячи километров. Дорога принимали на себя ожесточенные удары американской авиации. С каждым годом войны интенсивность налетов возрастала. Если в 1965 году американские самолеты бомбили мосты, дороги и переправы 5 тысяч раз, то только за шесть месяцев 1967 года американская авиация нанесла 10 200 ударов по коммуникациям Северного Вьетнама. Бывали случаи, когда за день в налетах на отдельные мосты участвовало по 60–80 самолетов. Шли в четыре-пять волн…
Мост Хамжонг, что означает в переводе «Пасть дракона». Он оправдывал свое название: «пасть дракона» перемолола не один десяток американских «фантомов» и «скайрейдеров». Кажется, не осталось вокруг и живого места. Земля изрыта воронками. Вокруг разбиты все строения. А мост продолжал стоять. Стоял несмотря на огненные бури, шквалы ракет, бомб и торпед. Несколько тысяч тонн бомб сбросили сюда американские самолеты. Почти все виды авиационной техники использовали агрессоры. А мост продолжал стоять.
Это похоже на чудо. И его сотворили защитники Хамжонга. В США на полигоне была сделана копия Хамжонга. Тот «мост» разлетался вмиг, а этот, подлинный Хамжонг через реку Ма стоял годами.
