Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
В данном случае по вине подсудимого погибло четыре человека и по любой статье ему грозило строгое наказание. Однако он хотел, чтобы трибунал судил его за халатность, а не за превышение власти, рассчитывая, видимо, при таком определении обвинения найти смягчающие обстоятельства. Трибунал на это не пошел. Подсудимому для его же пользы нужно было открытыми глазами взглянуть на свою вину.
Как же могло случиться, что боевой командир, коммунист, отдающий все свои силы, весь свой разум борьбе против врага, выпустил грушу на перелет, не имея на это разрешение командования?
Профессия каждого человека накладывает свой отпечаток на его характер. Характер летчика-истребителя шлифуется небом. Воля и мужество — необходимые качества летчика. Для боя требуется еще одна особенность — постоянно быть готовым одному, без свидетелей идти на риск вплоть до самопожертвования. Пословица «на миру и смерть красна» не подходит для истребителей.
Умереть одному куда труднее и мучительней, чем на глазах у товарищей. И судья себе — только ты сам, твоя совесть. Здесь уж не услышишь одобряющего слова с земли, друга, бьющегося рядом с тобой; тебя никто не предупредит об опасности, никто не подскажет, как лучше действовать. Ты один и ради победы жертвуешь собой. Сколько в таких обстоятельствах совершено подвигов!
Если после этого труднейшего испытания летчик остается жив, радость бушует в нем, радость, которую доводится испытать лишь человеку, заглянувшему смерти в глаза. Поэтому летчики обычно очень общительны, добры, покладисты, зачастую видят в товарищах только хорошее. Кто познал суровость и холод неба, у того доброе сердце. Это прекрасное свойство характера играет подчас плохую роль на службе.
Таким был и наш обвиняемый. Он вместе с погибшими не раз летал в бой, вместе делил все тяготы боевой жизни. При последнем задании тоже вместе с ними, получив самолеты в глубоком тылу, спешил в свой родной полк. Но из-за непогоды они застряли в Прилуках. Командование авиационного гарнизона не позаботилось о летчиках. У них же было денег, кормили их плохо. Из города на аэродром — а это не менее шести километров — и обратно ежедневно добирались пешком в летном, не приспособленном для ходьбы обмундировании. К тому же понимали, что вот-вот должно начаться новое наступление фронта. Им было обидно в такое время «околачиваться на задворках», как говорил Кустов перед последним своим роковым полетом.
В этих условиях ожидание для них стало мучительно-тягостным. После напряженной боевой жизни томительное безделье разъедало горячие, порывистые души молодых летчиков. Они еще не научились ждать и, естественно, как можно скорее хотели покинуть этот негостеприимный и неуютный гарнизон.
В юности иногда труднее ждать, чем идти на риск. А ведь ни одного серьезного дела нельзя довести до конца без терпения, без выдержки. Великая сила таится в умении ждать! Это не менее нужное качество, чем мужество. Поэтому за молодыми бывает необходим спокойный, зоркий глаз, умудренный жизненным опытом. И такой глаз был, но…
Рано утром Киев сообщил о хорошей погоде и передал, чтобы готовились к перелету. Машины звена Кустова готовы. Над головами высокие облака. И снова запрет. Кустов обращается к старшему с просьбой о вылете. Тот с сожалением отвечает — нельзя: в Киеве с рассветом образовался туман. Кустов упрашивает: авось прорвемся.
— Руководители по перелетам в штабах часто перестраховываются. Мы, если встретим плохую погоду на маршруте, вернемся.
Старший группы по своей доброте не посмел отказать и махнул рукой: давай!
Четыре самолета полетели. На маршруте облачность начала понижаться, и Кустов предупредил летчиков: «Если погода испортится — вернемся». Но погода не ухудшилась и облачность не понижалась, она предательски разом слилась с полосой тумана, стоящего над Днепром. Этого-то подвоха летчики и не заметили.
Последнее слово представляется подсудимому. Ему тяжело, очень тяжело. Он почти ничего не мог сказать. Большие, сильные руки, руки слесаря первой пятилетки, как плети, безвольно опустились на колени. Голова виновато склонилась. Худяков мучительно переживал свою доброту, свою уступчивость и мысленно беспощадно уже осудил себя за отсутствие командирской твердости.
Кроме нас троих, из комнаты все ушли. Председатель не навязывал нам членам трибунала, своего мнения. Наоборот, он призывал нас не спешить с выводами, получше обдумать и принять правильное объективное решение.
Тишина, точно перед атакой. Решение! Каждый командир назубок знает порядок его принятия: уяснение задачи, оценка обстановки и только после этого — решение.
В какой обстановке совершено преступление, я теперь хорошо представлял. Подсудимый виноват и перед законом и перед совестью. Он стал жертвой своего мягкого характера. И лучшее лекарство для него — строгость правосудия.
Я обдумываю, меру наказания. Она должна быть поучительной и для подсудимого, и для всех остальных.
«Добрый дядя» — так назвал в аттестации подсудимого командир полка. Это очень метко. И все же назвать меру наказания у меня не поворачивается язык. Согласно статье уголовного кодекса дана вилка «от» и «до». «До» — десять лет заключения. Подсудимый — мой товарищ по фронту. Хочется к нему отнестись помягче — ну хоть пять-семь лет.
Нас трое. Будет три мнения. Стараясь понять, что же думают остальные, смотрю на председателя. Председатель с деловой сосредоточенностью пишет приговор, оставляя незаполненной только одну графу. Наверное, у него уже сложилось мнение. А у Богданова? Этот весь погрузился в мысли и не замечает моего вопросительного взгляда.
Почему я сначала хочу знать мнение других членов трибунала? Почему сам не решаюсь сделать выбор? Ловлю себя на том, что я тоже «добрый дядька» и ищу снисхождения к подсудимому, к своему товарищу. Кому это нужно? Зачем? Нам нужен всюду жесткий порядок.
«Добрый дядя» — вот в чем причина катастрофы. В военном человеке главное — умение подчиняться. На этом основана вся дисциплина и порядок в армии. Неуместная доброта превращается в свою противоположность — в страшное зло. Зло тяжкое, непоправимое. И даже — в трусость.
