Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 3) - Коковцев В. Н. (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
После 22-го марта я ни разу не был более во второй Государственной Думе до самого ее роспуска. Заседания ее продолжались, но они носили характер какого-то невероятного сумбура, настолько было ясно, что никакая продуктивная работа была немыслима, да она никого в Думе и не интересовала, а вое время уходило на бесплодные попытки правой фракции бороться против явной демагогии, не прикрываемого стремления дискредитировать правительство по всякому поводу - со стороны всех остальных фракций, которых на самом деле и не было, так как вся Дума представляла собою сплошное революционное скопище, в котором были вкраплены единицы правых депутатов, отлично сознававших всю свою беззащитность даже с точки {258} зрения руководства прениями со стороны председателя Думы Головина.
Перечитывая и сейчас, много лет спустя, стенограммы заседаний Думы, невольно спрашиваешь себя, как могла держаться Дума столько месяцев, каким образом ее возмутительные речи не вызвали тогда открытых революционных выступлений улицы, и как хватило сил у представителей правительства вынести все те оскорбления, которые ежедневно сыпалась на их головы.
Текущая работа еще как-то тянулась некоторое время, и в ней участвовало и Министерство Финансов, второстепенные проекты которого рассматривались в конце апреля, и даже в течение всего мая месяца, не только в Финансовой Комиссии, во и в Общем собрании, создавая в последнем, разумеется, только поводы ко всевозможным выступлениям против правительства, несмотря на то, что внесенные им дела носили самый безобидный, деловой, характер и имели своим предметом такие далекие от какой-либо политической окраски вопросы, как например, вопрос о контингенте налога с недвижимых имуществ и его раскладке, об обложении земель в Туркестанском крае и другие совершенно заурядные дела, требовавшие, однако, неизбежно законодательного рассмотрения.
Почти все эти дела касались компетенции Департамента Окладных сборов, во главе которого стоял еще так недавно H. H. Кутлер, и по всем этим делам неизменным докладчиком или главным оппонентом правительству всегда, выступал Кутлер, как будто искавший реабилитации своей компетентности в прямых налогах, после постигшей его неудачи по бюджету. И хотя его связывали прекрасные личные отношения с заменявшим меня по всем этим делам в Думе, моим Товарищем H. H. Покровским, недавним его же сотрудником, но все его выступления носили такой пристрастный, враждебный правительству характер, что нужно было величайшее терпение Покровского и его природное отвращение от всякой резкости, чтобы выслушивать все расточаемые резкости, для которых не было ни малейшего основания. Большинство этих дел, благодаря этому особенному методу работы, так и не дошло до окончательного рассмотрения Думою и только немногие из них дошли до Государственного Совета.
После 22-го марта, вскоре наступил короткий пасхальный перерыв, а затем быстро Дума покатилась под гору к ее неизбежному роспуску.
{259} Можно оказать баз преувеличения, что после того, что произошло в Думе 17-го апреля, а затем в заседании 7-го мая, ее дни были уже сочтены, и наступила, неизбежная агония, тянувшаяся до 2-го июля, когда в поздний ночной час, Совет Министров получил, в Елагинском Дворце, подписанный Государем указ о ее роспуске и вместе с ним и Именной Указ Сенату с утвержденными в исключительном порядке, через Совет Министров новыми правилами о выборах в Думу третьего созыва, вместо правил 11-го декабря 1905 года, давших такие печальные результаты при двукратном созыве Думы на их основании.
Характеристика этих двух заседаний, определивших неизбежный роспуск второй Думы, как-то мало остановила на себе внимание широких слоев публики, и истинная причина роспуска осталась затемненною как предвзятым отношением оппозиционной печати, так и безразличием публики.
Первая считала, что правительство без нужды противится введению у нас настоящего конституционного строя, чего только и добивается будто бы большинство народного представительства, вторая не входила вовсе в разбор того, что происходило в Думе и что грозило несомненною новою революционною вспышкою. Она видела только, что Дума находится в постоянном конфликте с правительством, и отчасти даже недоумевала, почему оно так долго медлит роспуском.
Эта часть общественного мнения мало давала себе отчета в том, что повторные роспуски Думы приводят неизбежно только к усилению неудовольствия в стране, и что Столыпин немало боролся с самим собою, прежде, нежели он решился встать на путь пересмотра избирательного закона с бесспорным нарушением закона о порядке его пересмотра, и сделал это исключительно во имя сохранения идеи народного представительства, хотя бы ценою такого явного отступления от закона. И в этом отношении положение правительства вообще, и в особенности самого Столыпина, было поистине, трагическое. Лично он был убежденным поборником не только народного представительства, но и идеи законности вообще. Все его окружение - я не говорю об окружении чинов Министерства Внутренних Дел, я его мало знал, - влекло его скорее к тому, чтобы еще и еще терпеть все выходки Думы, и добиваться ее перехода к нормальной работе.
Он и сам думал, отчасти под влиянием своих саратовских связей, а отчасти будучи и сам не чужд либеральных принципов, что можно сделать многое переменою состава {260} правительства, и в этих видах он открыто и добросовестно шел навстречу переговорам с общественными элементами о вступлении их в состав правительства. Но он видел, что у Государя не было к этому настоящего сочувствия, да и сами общественные деятели проявили слишком много неискренности в сношении с ним, и вовсе не стремились открыто взять на себя тяжесть ответственности и, ставя перед ним, каждый, свои условия, в сущности вовсе не желали оставлять поля оппозиционерства, чтобы сменить его на мало заманчивую перспективу не справиться с властью, хотя бы и ценою широких уступок требованиям момента. По существу своей натуры Столыпин, конечно, любил власть, стремился к ней и не хотел выпускать ее из рук. Но это был бесспорно человек благородный и честный, и ему было ясно, что на карту поставлено: или сохранить государственный порядок так, как он только что установлен, или встать на наклонную плоскость уступок и. дойти, может быть, до разрушения всего государственного строя. У него не было выбора и, сознавши эту двойственность, он встал открыто на путь решительной попытки сохранить народное представительство и разорвать с теми слоями, оппозиционного движения, на которых он лично был отчасти готов построить свой новый план. Если он и медлил принятием этого шага, то только потому, что ему хотелось исчерпать все средства, чтобы избегнуть конфликта с законностью и решиться на этот шаг только тогда, когда сама Дума откажется помочь ему в его стремлении избегнуть нового конфликта.
Государь смотрел на этот вопрос проще. Он видел, что дело так дальше идти не может. Ему говорили об этом со всех сторон, не исключая и членов самого правительства. Он читал большинство возмутительных речей, произнесенных в целом ряде заседаний, а когда они дошли до настоящего апогея в вечернем заседании 17-го апреля и затронули честь и достоинство того, что было всего ближе Его сердцу - нашу армию, по адресу которой депутат Зурабов произнес совершенно недопустимые суждения, - у Него не могло быть иного отношения, как недоумение, куда же идти дальше и чего же еще ждать.
Это Он и высказал открыто Столыпину, как говорил не раз и мне не встретивши со стороны Столыпина какого-либо возражения по существу. Государь не входил вовсе в рассмотрение детального вопроса о необходимости соблюсти какую-то особенную осторожность при роспуске. Его взгляд был до известной степени примитивен, но ему нельзя {261} по справедливости, отказать в большой логичности. Я хорошо помню, как на одном из моих всеподданнейших докладов в промежутке между 17-м апреля и 10-м мая, Государь прямо спросил меня, чем объясняю я, что Совет Министров все еще медлить предоставить Ему на утверждение указы о роспуске Думы и о пересмотре избирательного закона, и когда я стал разъяснять Ему точку зрения Совета о необходимости соблюсти всю допустимую осторожность и принять эту решительную меру только в том случае, если Дума не порвет своей солидарности с социал-демократическою фракциею и откажется дать разрешение на предание ее суду, - Государь сказал мне совершено просто: "неужели же думает Совет Министров, что Дума такая, какою мы ее знаем, найдет большинство голосов для принятия такого решения", и когда я ответил ему, что Совет, конечно, уверен в том, что этого не удастся достигнуть, но нужно сделать так, чтобы отказ последовал со стороны Думы, и тогда каждому станет ясно, что правительству не оставалось ничего иного, как допустить крайнюю меру во имя спасения не только своего достоинства, но и устранения государственной катастрофы, - Государь сказал мне на это:
