Генерал Скобелев. Казак Бакланов - Корольченко Анатолий Филиппович (прочитать книгу TXT) 📗
Молодой генерал произвел на коменданта сильное впечатление, особенно после того, как пообещал свернуть ему шею, если не получит место в переполненной гостинице.
— Все будет сделано, господин генерал. Не извольте беспокоиться, — обещал тот, услужливо кланяясь и прикладывая руку к груди.
— Попробуй только не сделать, — припечатал генерал' кулаком по столу.
Впечатлительный комендант сам провел его в «Париж», разместил в лучшем номере. Вечером Михаил Дмитриевич направился в ресторан. В зале было не очень много посетителей, на эстраде негромко играл румынский квартет, над столиками плавал сизый табачный дым. Проходя к столику, Скобелев обратил внимание на высокого бородатого мужчину. И тот его заметил.
— Михаил Дмитриевич? — полувопрошая, поднялся бородач.
— Верещагин! Василий Васильевич! Вот уж никак не ожидал! Какими судьбами?
Не скрывая радости, они обнялись. Отступив, художник оглядел профессионально цепким взглядом фигуру стоявшего перед ним генерала.
— Хорош! Истинный бог, хорош! Генеральские погоны легли на свое место. Сегодня, как приехал, только и слышу: «Скобелев… Скобелев».
Они сели друг возле друга и как старые добрые знакомые предались воспоминаниям.
— А ведь там, в Туркестане, когда вас за дуэль отправили в Петербург, я подумал, грешным делом, что карьера ваша на том и закатилась. Видит бог, ошибся.
— Ах, дуэль! Она действительно немало подпортила мне в службе. Но что поделаешь? Молодость! Кто не делал ошибок!
— А как семейные дела? Жена? Дети?
— Тут я банкрот. Ни семьи, ни детей.
— Что так? У вас ведь была жена-красавица, кажется, из света.
— Была. Не сошлись интересами.
— Неужто разошлись?
Наступила неловкая пауза.
— Каким же образом вы попали сюда? — поинтересовался Скобелев, перехватив инициативу в разговоре.
— Прикатил прямо из Парижа. Впрочем, когда прошлую осень покидал Петербург, я догадывался о возможности войны и подал просьбу о причислении меня к штабу войск. А как узнал о начале войны, на второй день отправил жену в Россию, а сам сюда.
— И где же вы состоите?
— Причислен к адъютантам главнокомандующего. Только без права на казенное содержание.
Имя Верещагина уже было известно всей России. Картины художника экспонировались в Лондоне, Париже, Вене, Москве, Петербурге. О них писали в газетах, журналах, спорили, восхищались. Правдивость изображаемого действовала на зрителей ошеломляюще. В основном, полотна отражали картины завоевания русской армией Туркестана. Скупая на признание русских талантов иностранная критика отмечала высокое мастерство художника, его умение передать в тончайших оттенках типы и характеры, природу и быт народа далекого края.
Известный русский критик Стасов назвал картины Верещагина «новыми художественными чудесами». Писал, что правдивость изображения в соединении с едким и метким выбором сюжетов делают его одним из самых дорогих для нас русских художников. Крамской признавался, что Верещагин — явление, высоко поднимающее дух русского человека. Композитор Мусоргский под впечатлением верещагинской картины «Забытый» написал к ней балладу — музыкальную иллюстрацию.
Не осталась в стороне и Петербургская Академия художеств. Она избрала Верещагина профессором. Об этом Василий Васильевич узнал, будучи в Индии. И возмутился. «Искусство должно быть свободно от вредного вздора чинов и отличий», — написал он в ответ. И отказался от звания, не желая превращаться в послушного чиновника, к чему обязывал бы его профессорский мундир.
— Ну, как здесь? — глядя в лицо Скобелева, спросил художник. — Война чувствуется? Или предгрозовое затишье? Я уж, признаться, отвык от стрельбы да пальбы.
— Стрельбы здесь нет, но скоро испытаем ее.
— И скоро ль сие состоится?
— На днях. Полагаю, Кавказскую дивизию пустят в авангард.
— Тогда прошу меня не забывать, — попросил художник.
Утром, возвратившись из поездки, отец упрекнул Михаила Дмитриевича:
— Что ж не отбил телеграмму? Сын ты мне или чужой?
— Тут я не сын, а твой подчиненный и младший по чину.
— Ну-ну…
Вскоре дивизию подняли по тревоге. В авангарде войск она совершила быстрый переход к новому месту дислокации, к Журжево. Вместе со Скобелевым-младшим, как стали называть Михаила Дмитриевича, в передовом отряде донских казаков находился и художник Верещагин.
Ночная вылазка
Кавказская казачья дивизия состояла из двух бригад, в каждую из которых входили полки ингушей, осетин и других кавказцев. С выходом к Дунаю полки расположились вдоль реки, к востоку и западу от Журжева более чем на тридцать верст. В самом Журжеве разместился штаб дивизии.
За неделю пребывания на новом месте начальник штаба Скобелев-младший объехал все полки, познакомился с командирами, побывал на боевых позициях, тянувшихся по берегу. На противоположном виднелись смутные контуры принадлежащих туркам высот. Вглядываясь в эти высоты, утопающие в зелени садов дома, вонзенные в небо сигарообразные минареты с венчиками балконов для голосистых муэдзинов, Михаил Дмитриевич мысленно создавал в уме построение неприятельской обороны. Определял места, где могут быть позиции стрелков и артиллерийских батарей, где возведены заграждения, а где скрыты резервы. И тут же намечал ответные меры.
Однажды он встретил в пикете донских казаков. С началом войны их полки были почти в каждой дивизии. Они несли службу охраны, разведки, лихие всадники быстро доставляли боевые документы и передавали распоряжения. Словом, это были незаменимые в военное время войска, пришедшие с берегов далекого Дона, откуда были отмобилизованы пятьдесят три полка и двадцать четыре батареи. Лучшие из них направили в Дунайскую армию.
— Какого полка? — спросил Михаил Дмитриевич старшего дозорного.
— Донского казачьего, полковника Семерникова.
Казак был невысок ростом, плотен, со скуластым, побитым оспою лицом, второй, стоявший поодаль, долговяз и слегка сутуловат.
Неподалеку играл огнем костерик. В котелках дымились щи, в какой-то посудине парилась каша.
— Может, отведаете щец? — предложил рябоватый.
— А чего ж! С удовольствием.
— Только вначале, ваше превосходительство, дозвольте узнать, кто вы.
— Скобелев. Не слышал?
— Никак нет, — отозвался долговязый.
— А я слышал, — проговорил второй. — Наш полк к вашей дивизии приписан.
— Не к моей. Моего батюшки, а я у него в помощниках хожу.
— Он, стало быть, тоже енерал?
На днях ингушский полк отвели в тыл, а вместо него в состав дивизии включили два донских казачьих полка. Один из них Семерникова.
— А вы сами из каких мест будете?
— Донские мы, стало быть, казаки. Он Рожков Харитон, — указал рябоватый, — из Мартыновской, а я — из Камышевахского хутора, что под Цымлянской. А звать меня Семен Красников.
— Как дома? Что пишут? — продолжал расспрашивать Михаил Дмитриевич.
— Разное пишут. У Харитона вот женка три месяца назад в рай отлетела. А двое ребятишек остались.
— Как же так? — отложил ложку генерал. — А родственники есть?
— Есть, — отозвался глухим голосом долговязый. — У моих родителев живут.
— Наш есаул обещал, как кончится война, Харитона в первую очередь отпустить на побывку. Говорил, что к осени непременно с туркой разделаемся.
Послышался топот копыт и конский храп. Меж деревьев показались два всадника.
— Никак есаул, сотенный! — засуетились казаки.
Подъехав ближе, с первого коня соскочил офицер.
— Командир сотни, есаул Копылов.
— Генерал Скобелев, — назвал себя Михаил Дмитриевич.
Лицо казака расплылось в улыбке.
— А я уж подумал, кто посторонний. Наш полковник настрого приказал выставить оцепление против всяких лазутчиков. Сказывают, их тут хватает. Может, пожалуете в полк?
— Спасибо, в другой раз непременно побываю.
— Тогда пожалуйте в сотню на обед.
— Уже пообедал. Казаки ваши угостили, Красников да Рожнов. Хорошо кормите казаков, есаул. На удивление хорошо.
