Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский (Документальные повести, статьи, - Давидов Михаил Иванович
Но ведь об этом письме Мартынов ничего не сообщил на следствии и суде. Упоминаний о письме нет в материалах военно-судного дела. Мемуаристы, описавшие дуэль по горячим следам, также ничего не сообщают об утаенных письмах.
Впервые тщательно проанализировала легенду об утаенных письмах Э. Г. Герштейн [144]. И вдруг она установила подтасовку некоторых фактов. В частности, Д. Д. Оболенский привел в печати еще одно письмо матери Мартынова, Елизаветы Михайловны, в котором последняя сообщает сыну, что Лермонтов часто у них бывает и ее дочери «находят большое удовольствие в его обществе». Но Оболенский, совершив подлог, поставил другую дату на письме, датировав его вместо 1840 года, когда оно было написано, 1837 годом! Это не случайно. Поставив верную дату, 1840 год, как бы он объяснил всем, почему сестры Мартынова «находят большое удовольствие в обществе» человека, который совершил по отношению к ним бесчестный поступок? И он меняет дату, проставив на письме 1837 год.
Итак, последнее письмо писано в 1840 году. Значит, в 1840-м отношения Лермонтова с семейством (сестрами) Мартыновых были очень хорошими. Таким образом, причиной дуэли 1841 года не могла быть давняя история с распечатанным пакетом, ибо никакие отношения между Лермонтовым и Мартыновым в 1840-м были бы невозможны, если бы она к тому времени не разъяснилась.
При анализе «фактов», приводимых различными сторонниками версии утаенных писем, нам бросилось в глаза большое количество несоответствий и нестыковок. Сторонники легенды указывают разные суммы (300, 500 рублей), разных лиц, вложивших деньги в пакет (отец или, наоборот, сестры, тайком от Соломона Михайловича), и даже разные точки отправления писем (Пятигорск, Москва) и т. п.
П. А. Висковатов, разбиравшийся в этой запутанной истории по горячим следам, сразу после появления легенды, начисто ее отвергает. Он пишет: «Если даже допустить(?), что любопытство могло побудить Михаила Юрьевича распечатать чужое письмо, то немыслимо, чтобы он — умный человек — мог подумать, что дело останется неразъясненным? Не проще ли было уж и не отдавать денег, пока не выяснилось бы, что таковые были в пакете, и тогда возвратить их. Не говорим уже том, что весь рассказ о письме противоречит прямому и честному характеру поэта. Его и недруги не представляли человеком нечестным, а только ядовитым и задирой» [145].
Зададим вопрос: какой смысл был Лермонтову утаивать письма? Ведь если Наталья Соломоновна отзывалась о нем дурно, то уничтожение писем совершенно не решало проблемы. Нелестные сведения о Лермонтове неминуемо бы раскрылись в последующих письмах брату или в личных встречах Натальи Соломоновны с ним.
Сохранились воспоминания Д. А. Столыпина, в которых он пишет: «О казусе с пакетом при жизни Лермонтова никакого разговора не было. Это, вероятно, была простая любезность, желание оказать услугу добрым знакомым, и если поэт ее не исполнил, то потому, что посылка дорогой была украдена. Если он так заявил, то это, значит, так и было: он никогда не лгал, ложь была чужда ему. Во всяком случае, подобное обстоятельство причиной дуэли быть не могло, иначе она должна была состояться несколькими годами раньше, то есть в то же время, когда Мартынов узнал, что Лермонтов захватил письма его сестер» [146].
Лучше этого не скажешь!
Наша точка зрения по случаю с утерянными письмами такова:
1. Лермонтова действительно обокрали, похитив вместе с вещами и письма. Кража его вещей в Тамани — реальный факт, доказанный лермонтоведами, а отнюдь не литературный вымысел, описанный в «Герое нашего времени».
2. Лермонтов знал, что в пакет, предназначенный для Мартынова, вложены деньги. Поэтому, когда пакет украли, он, не задумываясь, отдал Николаю Соломоновичу свои деньги, которые, кстати, последний все прокутил уже через 6 дней.
3. Тем не менее, Мартынов, будучи лицом чрезвычайно мнительным и легко внушаемым, мог, не имея достоверных фактов, подозревать Михаила Юрьевича в прочтении чужой корреспонденции после того, как получил письмо от матери, отправленное 6 ноября 1837 года, цитированное мной ранее. В нем Елизавета Михайловна косвенно, между строк, вносит свое глухое подозрение на то, что Лермонтов мог распечатать и прочесть письма. Но никаких доказательств она, естественно, не приводит. Их и не было, иначе она бы обязательно изложила их сыну, да и в отношении Лермонтова высказалась бы и резче, и конкретнее.
Но Мартынову и не надо доказательств. В общей затаенной нелюбви его к Лермонтову прибавился еще один маленький штрих. Возможно, Николай надоедал Лермонтову расспросами о потерянных письмах. П. Бартенев писал в 1893 году в «Русском архиве»: «Подозрение осталось только подозрением; но впоследствии, когда Лермонтов преследовал Мартынова насмешками, тот иногда намекал ему о письме, прибегая к таким намекам, чтобы избавиться от его приставаний. Таков рассказ H. С. Мартынова, слышанный от него мною и другими лицами» [147].
В 1841 году, при вызове Михаила Юрьевича на поединок, подозрение Мартынова на прочтение Лермонтовым чужих писем не играло какой-то большой, существенной роли. Он и не приводит эту историю для своей защиты на следствии. Однако отбывание «наказания» в Киеве, очевидно, навело его на мысль о том, какой верный козырь для своей реабилитации он упускает. И, возвратившись в Москву, убийца начинает чернить свою жертву.
Версия о том, что Мартынов вступился за честь сестры, Натальи Соломоновны, появилась в Москве очень скоро после дуэли, уже в августе 1841 года.
Наталья Соломоновна Мартынова (1819 года рождения) была миловидной, обаятельной девушкой с длинными ресницами, полными губами и стройным станом. Простой и немного наивный взгляд ее временами сменяла хищная, плотоядная улыбка.
Знакомство Михаила Юрьевича с младшими сестрами Мартынова, Натальей и Юлией, произошло весной 1837 года в Москве, когда он направлялся в первую ссылку на Кавказ. В этом же году они познакомились еще ближе в Пятигорске, куда Мартыновы всем семейством, во главе с больным отцом, выезжали для лечения и отдыха. Поговаривали, что Лермонтов был увлечен Натальей Соломоновной, а она отвечала ему взаимностью. Но в действительности Михаил Юрьевич не был влюблен, между ним и Натальей существовали отношения дружбы и милого времяпровождения. Вообще, поэт никогда не стремился к физической близости с женщинами. Самое большее, что могло быть у него с Натальей — отношения легкого флирта. Поэтому невольно поражаешься безграничной фантазии Константина Большакова, который в историческом романе «Бегство пленных, или история страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова» [148] живописно и красочно описывает половую близость поэта с Натальей Соломоновной где-то «в темном коридоре, возле буфетной», «у сундука».
Версия о том, что Наталья Соломоновна стала причиной вызова на поединок Лермонтова, получила особое распространение после 1893 года, когда князь Д. Д. Оболенский, друг семьи Мартыновых, опубликовал со слов сыновей Николая Соломоновича, как непреложную истину, рассказ об отношениях Натальи и Михаила Юрьевича: «Неравнодушна к Лермонтову была и сестра H. С. Мартынова, Наталья Соломоновна. Говорят, что и Лермонтов был влюблен и сильно ухаживал за ней, а, быть может, и прикидывался влюбленным. Последнее скорее, ибо когда Лермонтов уезжал из Москвы на Кавказ, то взволнованная Мартынова провожала его до лестницы; Лермонтов вдруг обернулся, громко захохотал ей в лицо и сбежал с лестницы, оставив в недоумении провожавшую… Одной нашей родственнице, старушке, покойная Наталья Соломоновна не скрывала, что ей Лермонтов нравится, и ей пересказывала с горечью последнее прощание с Лермонтовым и его выходку на лестнице» [149].
