Украденное имя (Почему русины стали украинцами) - Наконечный Евгений (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗
Итак, в международном договоре Олега с греками 911 г. термин «русин» упомянут семь раз, в международном договоре Игоря 944 г. — шесть раз.
Христианство пришло на Русь из Византии, и на протяжении длительного периода высшая русская церковная иерархия состояла из присланных греков. Когда появился наконец первый автохтонный Киевский митрополит, то о нем летописец с гордостью сказал: «Митрополитъ Иларионъ Русинъ». Из главного духовного центра Руси — Киево-Печерского монастыря — вышли первые кадры автохтонного епископата. Благодаря деятельности Киево-Печерского монастыря в Русской церкви «к середине XI ст. большинство архиереев составляли „русины“» [363]. В Густинской летописи под 1225 г. записано: «В тож літо посвящень бысть митрополит Кієву Кирил Русин, ученый і побожный». Под 1355 г.: «Посвящен бысть на митрополію Кыивскую Алексій Русин от Філофея патріярха».
Как происхождение хоронима «Русь», так и происхождение этнонима «русин» имеет преимущественно двоякое толкование: существует норманская теория и разнообразные версии, которые эту норманскую теорию возражают. Что же касается практики употребления этнонима «русин» в эпоху Киевского государства, среди исследователей расхождений нет. Все сходятся на том, что русин — это южанин (южанин) из полян [364]. «Русь — се земля полянинов, Русины — се поляне» [365]. Или что русин — вообще коренной житель южной Киевской Руси [366]. «Русин» — киевлянин, например, митрополит Илларион, «в понимании, конечно, не варяго-русса, а уроженца Киева или Поднепровья» [367]. «Русин» — житель Киевщины, «упоминание о русине в „Новгородской Правде“ естественно при том общении, которое существовало между Новгородом и Киевом в Х-ХIII веках» [368]. Словарь староукраинского языка, приводя соответствующие примеры, утверждает: «Русин — название украинца феодального времени» [369].
У наших ближайших исторических соседей — поляков — относительно употребления этнонима «русин» тоже нет неопределенности. В польской научной литературе, как и в бытовой речи, этноним «русин» на протяжении столетий уживался и уживается в значении современного термина украинец. И, как отмечает польский исследователь, «принадлежит к тем исключительно этническим названиям, которые не несут в себе ничего насмешливого или обидного» [370]. Для украинцев поляк был «ляхом», иногда «ляшком», временами «ляшурою». Для поляков украинец всегда был только «русин» [371]. Первые польские летописцы — Мартин Галь, а за ним Кадлубек — называют страну на восток от границ Польши — Ruthenorum regnum (королевство русинов). Епископ краковский Матвей писал в 1150 г. Бернарду с Клерво: «Gens ruthena multitudine innumerabili ceu sideribus adequata» (племя русинов своим многочисленным количеством адекватно звездам). Итак, в эпоху Руси этноним «русин» употребляли как жители самой Украины, так и соседние народы.
В Западной Европе уже во второй половине XI ст. в латиноязычных источниках появился перевод названия «русин» в форме Rutheni. С латыни Ruthenia перешла как определение русинов к немцам, французов, англичан — Ruthenen, Ruthenes, Ruthenians. Выражение Ruthenus является латинской формой греческого Routhenos, что передает слово «русин». В новогреческом произношении th (theta) соответствовал звуку «s», а е (eta) — звуку «і». Русин — греческое Routhenos. В латинской транскрипции th (theta) передавалось через th, а е (eta) — через е, — отсюда Ruthenus.
Процесс определения термина «русин», наполнение его этническим, религиозным, политическим и культурным содержанием постоянно стимулировался нашими западными соседями, которые исходили из практических соображений — надо было различать чужой народ. «Это ощущение сообщества проявлялось очень скоро в общеупотребительном общем названии „русин“. Это название применяло к себе все наше этническое население в сношениях внешних, хотя во внутренних взаимоотношениях употреблялись еще долгое время местное или племенное названия. Это название „русин“ прижилось прочно среди этнически наших племен и областей, а особенно сильно на пограничьях, чтобы отметить и подчеркнуть противопоставленность к государственно, культурно и этнически чуждым элементам» [372].
Российские историки несостоятельны опровергнуть термин «русин», образованный целиком закономерно по правилам славянского словообразования: роус + инъ (литвин, мордвин и т. п.) и сохраняющий ударяемый в западноукраинских диалектах начальный состав слова русин (одно из двух древних ударений), опротестовывает его множественную форму — «русины». В начале множеством к слову «русин» была Русь. «Сборное имя народа — Русь, как Чудь, Сербь, а единичное — Русин, как Чудин, Болгарин, Сербин, или Серблянин» [373]. Но со временем от единственного числа «русин» образовывается, по законам украинского языка, множественное «русины». Подобно образовывается множественное число, например, в словах: сын-сыны, сестра-сестры, он-они, пан-паны, мельница-мельницы и т. п.
«Является безоговорочным фактом, что Суздаль и Новгород четко отмежевались от названия „Русь“ в ХII-ХIII столетиях и позднее, а также является безоговорочным фактом, что россияне никогда не присвоили себе этнонима „русин“, который существовал непрерывно на украинских территориях с IX по XX столетие» [374]. Чтобы нейтрализовать ненавистный этноним в старых текстах, российские исследователи фальсифицируют, переделывая термин «русин» на присущую их языку прилагательную форму «русский». Таким образцом «может служить перевод „Ларионъ русинъ“ из летописи 1051 г. как „Иларионъ русский родом“ („Повесть временных лет“ под ред. В. И. Андрияновой-Перетц, М.-Л., 1950). Здесь понятие предельно точное заменено половинчатым, потому что „русинъ“ — обозначает члена комплекса, который обозначает род, плюс территорию, плюс сознание связи с ним. Тем временем „русский родом“ может родиться и в Китае» [375].
Как издаются или, точнее, издавались в Советском Союзе исторические тексты, написал акад. Я. Исаевич: «На Украине расценивалось как „националистическое“, тем самым и наитяжелейшее, преступление пользоваться словами „украинский“ и „украинцы“ для времен Киевской Руси, вместо этого российские историки свободно употребляли „русский“ как синоним термина „древнерусский“, а давних русинов идентифицировали с россиянами. Например, в наиболее распространенном переводе „Повести временных лет“ слова „положить ряд межю Русью и Грекы“ (то есть между Русью и Грецией) переведено „заключить договор между греками и русскими“. Дальше в тексте слово „русин“ также последовательно переводится как „русский“. Такой перевод стал считаться обязательным; следили за этим очень сурово. Однажды, когда рецензенты и редакция научного сборника, изданного под эгидой АН СССР, недосмотрела, что автор одной из статей употребил слово „русин“ относительно населения Киевской Руси, то перед выходом в свет во все экземпляры была вложена карточка — Errata: „Напечатано „русины“. Должны быть „русские““. Примеров идентификации в российских научных изданиях понятий „давняя Русь“ и „Россия“ можно было бы привести множество» [376].
Одним из способов затемнить факт существования в Киевском государстве этнонима «русин» является его замена книжным названием «русич». В наше общественное историко-культурное сознание, благодаря прежде всего школе, прочно вошло псевдоэтнонимическое название «русич». Термин «русич» известен из «Слова о полку Игоревом» [377]. Об этой поэме уместно будет сказать, что «классическим примером абсурдных претензий на культурное наследство Украины-Руси есть провозглашение „Слова о полке Игоревом“ древнейшим произведением „древнерусской литературы“, несмотря на то, что события произведения происходят более как за полутысячи километров на юг от российских этнических земель, на прародине украинцев. Вне всякого сомнения, украинскими есть не только место действия, а и исторические реалии, лексика, художественные образы, литературная форма произведения. Абсурдность утверждения становится еще более очевидной, если вспомнить, что именно во время антиполовецкого похода южных русичей во главе с князем Игорем Владимиро-Суздальщина была ближайшим союзником половцев в борьбе с Киевом. Итак, ни осуществить военный поход на половцев, ни воспевать его суздальцы не могли, а значит провозглашать „Слово“ продуктом творчества россиян нет никаких оснований» [378].
