ГУЛАГ без ретуши - Кузьмин Станислав Иванович (серия книг TXT) 📗
Из заявления члена партии с 1920 года капитана милиции орденоносца М.Е. Еременко прокурору войск НКВД по Киевскому округу. «Я был незаконно арестован 25 мая 1938 года. Во время следствия ко мне были применены нечеловеческие, прямо бандитские методы ведения следствия. Я допрашивался около 40 раз, и во время допросов меня неоднократно самым зверским образом избивали резиновыми палками, ножкой от табуретки, топтали ногами. Полтора месяца я лежал больной и мочился кровью. Виновниками такого неслыханного нарушения революционной законности и вражеских методов ведения следствия являются работники центрального аппарата НКВД УССР — Воля-Гойхман и ряд других».
Старательного сотрудника заметили, и в сентябре 1938 года он получил повышение — стал помощником начальника третьего отдела управления железнодорожного строительства ГУЛАГа на Дальнем Востоке. Даже среди видавших виды сотрудников дальневосточного НКВД он приобрёл сразу же репутацию безжалостного палача и карьериста.
На новом месте Воля-Гойхману скоро представился случай отличиться. Один из осведомителей донёс, что заключённые 8-го отделения Амурлага якобы готовят побег из зоны. Под пером ретивого сотрудника побег обратился в вооружённое восстание. Тогда только-только закончился инцидент у озера Хасан. НКВД отреагировало на эти события, как было заведено, чрезвычайными мерами по изъятию всех подозреваемых (!) в антисоветских настроениях. В такой обстановке Воля-Гойхману без труда удалось получить от руководства добро на массовые аресты среди заключённых и вольнонаёмных и создание специальной следственной группы, которую он и возглавил.
Не затрудняя себя объективной проверкой агентурной информации, Воля-Гойхман и его подручные сразу же схватили и поместили в следственный изолятор 37 человек. На допросах всех их до полусмерти избивали палками и плетьми. Спать позволяли не больше полутора часов в сутки. Чтобы скрыть следы жестоких побоев, подследственных месяцами не водили в баню и не допускали к ним врача. Бумагу, опасаясь жалоб, не выдавали, несмотря на то, что арестованные не мирились с ущемлением своих прав и прибегали к голодовкам. С июля 1938 года по 10 мая 1939 года по этой причине были зафиксированы 102 случая объявления голодовок. Отдельные арестованные объявляли голодовку по 5–6 раз продолжительностью в несколько дней.
Воля-Гойхман играл по-крупному. Вырывая у истязаемых новые и новые фамилии, он довёл число привлечённых по делу до шестисот с лишним человек. Созданный на пустом месте «антисоветский заговор» из зоны потянулся в город Свободный и в Управление строительства железной дороги. С особой настойчивостью Воля-Гойхман домогался показаний на начальника строительства инженера Френкеля (один из руководителей строительства Беломоро-Балтийского канала. — С.К.). И добился своего: в декабре 1938 года он запрашивает у начальника санкцию на арест Френкеля и его ближайших помощников. Должно быть, в мыслях он уже проделал дырку для ордена на гимнастёрке. Побудь немного Ежов на своём посту, ещё неизвестно, чем бы для него всё это закончилось.
Под стать руководителю следственной группы были и его подчинённые. Антонов, например, особенно любил на несколько суток запирать «неподдающихся» подследственных в товарный вагон (события происходили поздней осенью и зимой). Юцис пытками и побоями вымогал ложные показания, обманывал и шантажировал подследственных, в протоколе собственноручно вписал двадцать новых фамилий участников «повстанческой организации». (Член ВКП(б) с 1929 года; в 1926 году осуждён народным судом г. Одессы за хулиганство на три месяца принудительных работ. — С.К.). Слободянюк несколько дней «держал на стойке» арестованного Давыдова, отказывая ему в куреве, не давал пить и требовал «за стакан воды два листа показаний». Давыдов падал без сознания, Слободянюк приводил его в чувство и снова заставлял стоять. Писарев арестованного Новожилова, который требовал прокурора, отвёл в кабинет Орьева, заявив: «Вот тебе прокурор!» Орьев тут же избил Новожилова жгутом из электрических проводов, а затем запер в холодный вагон.
Наделённая широкими полномочиями бригада третьего отдела ГУЛАГа НКВД СССР, проработав почти два месяца, камня на камне не оставила от старательно создававшегося Воля-Гойхманом и другими следователями «большого дела» — правотроцкистской организации на строительстве вторых путей как филиала правотроцкистского заговора на Дальнем Востоке, куда входили в качестве составных частей дела: «повстанческой организации» из заключённых спецзоны 8-го отделения Амурлага, «шпионско-диверсионной повстанческой организации» (дело Тускевича) и о «повстанческой организации по 21-му отделению Амурлага». Как только Воля-Гойхман сам попал в жернова следственной мельницы, тут же начал добиваться восстановления справедливости по отношению к нему. Сохранились его письма в Политбюро ВКП(б), в адрес секретаря Хабаровского краевого комитета ВКП(б) Боркова. (На письмах имеется резолюция: «Приобщить к делу как не имеющее документального значения». — С.К.). Текст письма крайне любопытен и вряд ли нуждается в комментариях. Приведём его полностью.
«От арестованного Воля-Гойхмана Леонида Марковича, члена ВКП(б) с 1927 г., партбилет № 1658162.
Вот уже свыше трех месяцев, как я изолирован от партии и Социалистической Родины, по существу ни в чем в уголовном порядке невиновный большевик, а виновный лишь в том, что до решения ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года (имеется в виду совместное постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». — С.К.) добросовестно заблуждался, выполняя указания директивных инстанций и применяя методы физического воздействия к арестованным.
Как дамоклов меч над моей головой висит смерть, так как инкриминируемое мне обвинение по ст. 193-17 п. «б» приговаривает к расстрелу. Кому понадобилась моя смерть, ни в чем не повинного большевика? Кому понадобилась смерть человека, который предан партии?
Из 34 лет, прожитых мною, 19 прожиты с партией и комсомолом. Я поднят партией и советской властью из нищеты и голода, поставлен на ноги. Моя преданность своей Родине безгранична. Я боролся с врагами со всей страстью, вложив всю свою ненависть к ним. Но я, добросовестно заблуждаясь, применял меры физического воздействия к арестованным, как это ни было лично мне неприятно, полагал в то время, что выполняю свой партийный и служебный долг.
Какова была обстановка? Кто привил эту мерзкую практику, в результате чего это влекло к гибели таких, как я?
Я работал с 1930 г. в органах. Не знал и не подозревал до 1938 года, что такие методы применяются.
В 1938 г. я работал в Особом отделе Киевского военного округа вначале оперуполномоченным, а потом врио начальника отделения. С прибытием в Киев Ежова с бригадой сотрудников все перевернулось. Он нам приводил примеры черной измены и предательства со стороны арестованных, которые не говорили правды без применения физических методов по антисоветскому военному заговору и националистическим формированиям. Я присутствовал на партийных собраниях, внимательно слушал, внутренне переживал: как этого не понимали до сих пор и дали возможность врагам подготовить взрыв внутри страны?
Все это я принимал за чистую монету, и к моему позору все эти доводы не вызывали и тени сомнения. Я не слыхал ни от кого из своих товарищей и намека, даже отдаленного, на какую-нибудь неправильность в таких методах, наоборот, и в выступлениях, и в разговорах между собой все сотрудники говорили, что «наконец» враги будут выкорчеваны.
Я честно уверовал, что это так, и принял это как директиву к действию. Да, я до решения ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17.11.38 г. применял меры физического воздействия к отдельным арестованным. Я при воспоминании содрогаюсь всем своим существом, и у меня кровь в жилах стынет, что я эти методы применял, а в отдельных случаях жестоко. Но ведь я это делал не со злым умыслом, а сейчас представлен в облике врага, провокатора, и как сказал мне следователь Хабаровского краевого управления НКВД Фейтин, что «я участник кровавой харчевни», «наместник Гитлера».
