Чернобыль. Как это было - Дятлов Анатолий Степанович (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
– «Не указано в программе, куда девать излишки пара». На блоке есть автоматически и дистанционно действующие паросбросные устройства, сказано в Регламенте и других инструкциях. Не переписывать же их в программу. Такие вот нарушения.
По мнению комиссии, реактор РБМК в том виде, в каком он был в 1986 г., вполне пригоден для эксплуатации. Для суда такое заключение вполне пригодно, для жизни – нет. Поэтому немедленно на оставшихся реакторах РБМК после аварии началась модернизация. Шедевром судебно-технической комиссии является следующая формулировка: «вытеснение воды в нижних частях каналов СУЗ могло внести дополнительную положительную реактивность, предусмотренную в проекте». Вот дают! Не ляпсус конструкторов, а их предусмотрительность! Это прямо из Крокодильской рубрики – «нарочно не придумаешь». Но мне не смешно. Всё это перешло в масштабе один к одному в Обвинительное заключение, потом и в приговор. И поди докажи. Предусмотрено и баста!
Статья большой группы авторов «Авария на Чернобыльской АЭС: год спустя» // Журнал «Атомная Энергия». 1988. Т. 64. Вып. 1. Январь.:
«Урок Чернобыля заставил считаться с тем, что нарушения Регламента могут быть самыми непредсказуемыми. Поэтому в первую очередь необходимо было исключить возможность неконтролируемого разгона реактора при нарушениях технологического регламента. С этой точки зрения наиболее существенным следует считать, во-первых, положительный паровой эффект реактивности ?? и соответствующий положительный эффект реактивности при обезвоживании активной зоны и, во-вторых, недостаточное быстродействие А3 при нарушении требований технологического регламента эксплуатации о минимальном запасе реактивности в переходных и стационарных режимах» (стр. 180).
Да, групповому акробатическому этюду учёных вполне могут позавидовать артисты самого прославленного цирка.
Мы уже знаем, как персоналу приписали нарушения Регламента. Остаётся параметр «запас реактивности». Так ли «непредсказуемо» его нарушение, вернее, просмотр персоналом? Вот примерно какой разговор мог состояться между учёными и оператором:
– Действительно, как можно было просмотреть снижение запаса реактивности?
– Зато есть прекрасное устройство для замера параметра. Всего пять минут (!) надо оператору для получения замера.
– Да параметр за полминуты может измениться на 3-4 стержня. Например, при изменении расхода питательной воды.
– Так повтори замер.
– Нет такого времени у оператора. Он за минуту совершает 20…30 манипуляций органами управления реактором. И на контроле держит более 4 000 параметров.
– Да пошёл ты. Всё равно непредсказуемо.
Только в угоду дрянному оперативному персоналу приходится, видите ли, уменьшать положительный паровой эффект. Других причин нет. Нормативных документов как бы не существует. Главный конструктор реактора признаёт его неуправляемым при таком эффекте. Ну и что? Комиссия ГКНТ говорит, что он взрывался при МПА. Комиссия Мешкова, а фактически ИАЭ и НИКИЭТ, говорит, что он взрывался при срыве ГЦН. Ну и что? Только в угоду дрянному оперативному персоналу приходится менять конструкцию прекрасной, можно сказать экзотической, АЗ. Мировой чемпион по медленнодействию. А возможность превращения защиты в разгонное устройство! Такого совмещения функций достигли, и вот теперь меняй.
Видите, Читатель, в каких трудных условиях приходится работать учёным и конструкторам реакторов? И вот что страшно. Не случись авария 26 апреля, ничего бы не было изменено. Так неотвратимо и шёл реактор к взрыву. Как стало известно после аварии, практически всё это было ясно гражданам учёным задолго до 26 апреля. Нет, Читатель, я не стукач. Это мне стало известно из материалов следствия, а они. понятно, пришли через прокуратуру. Полагаю, и ещё есть материалы. Есть такое основание.
Читаем дальше статью:
«Расчёты по разным моделям дают сходные результаты, например, показывают быструю остановку реактора при регламентном запасе реактивности (15 стержней) на момент сброса стержней АЗ» (стр. 18).
Разрешите не поверить. Не прибегая к другим доводам, обратимся к этой же статье на стр. 18.
«Предусматривается автоматическая остановка реактора при снижении запаса реактивности до 30 стержней РР».
Обратите внимание: 30 стержней и 15. И это теперь 30: при уменьшенном в несколько раз паровом эффекте и, значит, уменьшенных скорости и величине введения реактивности; изменённой конструкции стержней СУЗ; вводе по сигналу А3 укороченных стержней-поглотителей снизу активной зоны, т.е. в более благоприятных условиях. Как тут не вспомнить об унтер-офицерской вдове? И не в гоголевском, а в буквальном смысле.
В Советском Союзе основными нормативными документами, определяющими ядерную безопасность реакторов, являются ПБЯ. В них указаны требования, каким должен быть реактор, чтобы аварии не превращались в катастрофы. Аварийные ситуации могут возникать как из-за технических неполадок, так и в результате ошибки персонала.
Пункт 2.7.1. «Общих положений безопасности» прямо обязывает конструкторов продумать возможные ошибки персонала, ведущие к серьёзным последствиям, и нейтрализовать их или не допустить. Так что авторы статьи напрасно становятся в позу благодетелей оперативного персонала. Всё это делать их прямая обязанность. И не после аварии, а ещё до неё.
Тем более, что кроме автоматической защиты по снижению запаса реактивности менее 30 стержней остальное вообще к персоналу отношения не имеет, а должно исполняться исходя из общих технических правил.
Давайте посмотрим на технические мероприятия, выполненные после аварии на оставшихся в эксплуатации реакторах РБКМ, в свете их согласия с требованиями ПБЯ и ОПБ:
– установка ДП в активную зону для снижения парового эффекта реактивности. – Приводит в согласие с п. 2.2.2. ОПБ.
– изменение конструкции стержней СУЗ, ввод УСП в активную зону по сигналу А3, повышение ОЗР, увеличение быстродействия А3. – Приводит в согласие с пп. 3.3.5., 3.3.26., 3.3.28. ПБЯ.
– сигнализация об отклонении запаса реактивности. Приводит в согласие с п. 3.1.8. ПБЯ.
– автоматическая остановка реактора при снижении запаса реактивности до 30 стержней ручного управления. – Приводит в согласие с пп. 3.3.21. ПБЯ и 2.7.1. ОПБ.
Как видим, мероприятия, осуществлённые после аварии на реакторах, приводят их в согласие с требованиями обязательных нормативных документов. И только, не более того. Следовательно, раньше реактор требованиям не отвечал и эксплуатировался незаконно. Говорить, что эти меры направлены на повышение надёжности реакторов, – нельзя. Это ликвидация безнадёжности.
Об этом и говорят авторы следующей статьи в этом же журнале (стр. 27):
«Выполненный анализ показан, что уже первоочередные мероприятия гарантируют безопасность РБМК».
Следовательно, раньше его безопасность… Ну, это теперь всем ясно. Однако признание авторов статьи ценно тем, что они, создатели реактора, и после аварии на всех перекрёстках кричали: какой хороший РБМК. Они и здесь, в этой статье, продолжают своё неблаговидное дело. Просто в тон фразе уши вылезли, куда их такие упрячешь. По их расчёту реактор не взрывается, если ГЦН не остановились. И взрывается при остановленных ГЦН. Что можно сказать по этому поводу?
– Кроме регистрации исправной работы насосов системой контроля (всех восьми насосов, а не одного, что может быть ошибочно и подвергаться сомнению), это признано всеми остальными расследователями – ИАЭ, ВНИИАЭС, конструктор ГЦН и др.;
– В суде над «чернобыльскими преступниками» свидетель Орленке, начальник смены электроцеха, показал, что он погасил поле возбуждения генератора, т.е. отключил его, после взрыва реактора. При взрыве он отскочил от щита под мощную консоль колонны и потом, превозмогая страх, снова подошёл и выключил генератор, как было условлено на инструктаже на случай возникновения каких-либо неурядиц;
