Бронепоезд 'Гандзя' - Григорьев Николай Федорович (серия книг txt) 📗
Для первого номера газеты редакция выбрала заметки, которые поинтересней. Сразу же под передовой статьей поставили табличку очков, выбитых стрелками на приз. Вся бригада следила за ходом состязания. Которая рота заберет гармонь и какого полка - первого или второго? Об этом только и было разговоров в эти дни, и стрелковая табличка попадала не в бровь, а в глаз. Рядом с табличкой наборщик ловко заверстал письмо раненных в боях красноармейцев к персоналу городской больницы. Красноармейцы лежали в больнице, но уже выздоравливали. Они были очень довольны лечением и уходом, а в особенности благодарили больничную кухарку "Апросю Филиппьевну за вареники с маковой подливкой".
После этих статей и заметок пустили резолюции рабочих собраний, сообщения о выборах завкомов на предприятиях и различные справки советских учреждений для крестьян. А в самом низу листа, на подверстку, тиснули "анонс" об открытии в городе кинематографа и стихи одного нашего сапера.
И вот наутро, в назначенный срок, вышла наша газета под названием "Мысль коммуниста". Я упаковал ее в тюки и свез на извозчике в политотдел. Иван Лаврентьич, покручивая ус, прочитал газету от строчки до строчки. Потом поднял на меня глаза и широко улыбнулся: "Ну что же, значит, с почином? Неплохо сработали!"
Он велел раскрыть тюки, и тут же, на моих глазах, газету стали разбирать красноармейцы и рабочие. Пошли розовые листки в прослойку с московскими газетами! И это было мне лучшей наградой.
Скоро издание газеты перешло к ревкому и Проскуровскому комитету партии. Но в политотделе от этого работы ничуть не убавилось. Мне, вместе со старшими товарищами инструкторами, приходилось то разбирать брошюры, листовки и плакаты, которые прибывали из центра, то подготовлять митинги, то устраивать лекции в казармах.
* * *
Вскоре после освобождения Проскурова, в марте, Иван Лаврентьич уехал в Москву. Поездка была не простая: проскуровские большевики избрали его делегатом на VIII съезд партии. Мы, бойцы, ходили гордые: это почет бригаде, а значит, и каждому из нас почет!
В день отъезда Ивана Лаврентьича все особенно волновались. Прощаясь, он стал обходить казармы, роту за ротой, и всюду спрашивал, какие есть у бойцов пожелания или просьбы к нашему Советскому правительству!
- Привет Владимиру Ильичу от пятой роты!.. Привет от седьмой!.. гремели голоса. - Да здравствует товарищ Ленин!
Началось ожидание. Позадержался наш делегат в Москве. Сады в Проскурове оделись зеленью, и зацвела белая акация, когда наконец воротился из далекого путешествия Иван Лаврентьич. Приехал он из Москвы отдельным вагоном-теплушкой среди тюков и ящиков.
Встречали его целой делегацией. Бойцы, рабочие с заводов, работницы кого тут только не было! Мигом заполнили перрон.
Я первый увидел Ивана Лаврентьича и вскарабкался к нему в теплушку.
- Ну как? - дружелюбно пробасил он, поздоровавшись. - Не разбаловался политотдел в отсутствие начальника?
А я глядел на него и удивлялся: он и будто не он. Иван Лаврентьич побывал в Кремле и держаться стал прямее, не сутулится, величавость появилась, военная выправка... Усы уже не висят, как случалось, без призора, а подстрижены и закручены кверху. Твердый воротничок подпирает подбородок. Вон он каков приехал, Иван Лаврентьич!
На вокзале состоялся митинг. После речи начальника политотдела выступали красноармейцы, выступали рабочие. Едва кончился митинг, как бойцы наперегонки устремились к Ивану Лаврентьичу. Дело в том, что разнеслась весть, будто тюки и ящики в вагоне - это подарки нашей бригаде от Ленина. И бойцы, тесня со всех сторон Ивана Лаврентьича, стали допытываться:
- Это правда, товарищ начальник? От Ленина? Неужели от самого?
Иван Лаврентьич подтвердил:
- Да, в вагоне подарки для вас лично от Ленина.
Но кто же поверит! Ленин управляет всем нашим государством, да еще в такую трудную пору, когда всюду враг. Где же ему самому набирать для бойцов записные книжки, тетрадки, носовые платочки, иголки с нитками... Смешно говорить! Насчет двухрядной гармони, что в отдельном ящике приехала, - это, конечно, возможно. Подарок ценный, призовой; так что, может, и прошелся Владимир Ильич пальцем по ладам, проверяя голоса. А насчет прочего наверное, выдумка!..
И все-таки оказалось правда. Иван Лаврентьич подробно рассказал, как Владимир Ильич из своего кабинета звонил по телефону в разные учреждения, как он сам хлопотал и беспокоился, чтобы собрать для бойцов получше подарки.
Долго никто не мог выговорить ни слова от волнения. Потом кто-то сказал:
- Письмо Владимиру Ильичу! Письмо напишем!
Сразу стало легко и радостно на душе, потому что правильное решение.
А потом в казарме у нас произошла встреча с Владимиром Ильичем. Стрелковую бригаду невозможно поместить в зале полностью. Поэтому впускали бойцов побатальонно. Целый день, от подъема до отбоя, слушали у нас Ленина, а перед казармой все нарастала и нарастала толпа.
В политотделе у нас был граммофон - ящик с горластой трубой. Раздобыли один на бригаду - да и тот был чиненый-перечиненый. Ему ведь тоже доставалось в боях. На трубе пестрели заплаты, поставленные бригадными кузнецами. Эти ребята ловко ковали лошадей, но нельзя сказать, чтобы столь же удачно подковали граммофонную трубу. Она дребезжала и искажала звуки.
Из уст Ленина мы услышали "Обращение к Красной Армии" и "О крестьянах-середняках".
Долго-долго слушали бойцы пластинку. Потом заговорили.
- А почему, товарищ комиссар, пластинку разным голосом пускаете: то высоко, то низко, то середина наполовину? Какой же настоящий-то голос у Ленина?
Комиссар заглянул в трубу, однако не стал ее порочить.
Опять заговорили бойцы всей бригадой, горячились, спорили, большинством решили:
- Какой голос у Ленина? Ясно - громовой! На весь мир звучит. С этого дня политотдел засыпали требованиями: всюду желали послушать живую речь Ильича.
Тогда Иван Лаврентьич сказал:
- Берись-ка, Медников, работать с граммофоном!
Запрягли мне армейскую двуколку, и стал я разъезжать по заводам, фабрикам и по селам, собирая народ послушать Ленина.
Иван Лаврентьич сам выдавал мне пластинки - из рук в руки. А принимая обратно, всякий раз надевал очки, строго осматривал пластинки со всех сторон - нет ли какого изъяна или царапины. Я и сам, глядя на него, стоял не дыша, как на экзамене. Осмотрев пластинки, Иван Лаврентьич обтирал каждую суконкой и запирал в железный походный сундук, который был привинчен к стене в политотделе.
* * *
Уже четвертый месяц мы стояли в Проскурове. Совсем незаметно пролетело время!
Был июль. В садах уже поспевали плоды. Вокруг города колосились хлебами поля. Только и разговоров теперь было что об урожае. По городу собирали мешки. Железнодорожники на станции мыли, выскабливали, пропаривали вагоны для хлеба. Мирные заботы! Мирный труд! Вспомнишь, бывало, в эти дни про недавние походы, про все тяготы боевой жизни - и усомнишься: да уж и в самом ли деле все это было? И фронт, и окопы, и немецкие захватчики, и петлюровцы...
Меня свалил тиф, и я совсем отстал от саперного дела. Да и взвода моего уже не было в Проскурове. По директиве штаба фронта наша бригада выделила крупный отряд для действий на юге, против Деникина. В этом отряде из Проскурова ушла чуть ли не половина бригады: от нас взяли два батальона пехоты, три орудия - из восьми - при полном составе артиллеристов, полуэскадрон кавалерии и целиком весь саперный взвод.
Уехали мои товарищи, а я так и остался при политотделе и из лазарета сразу перебрался на вольную квартиру. Это и к штабу поближе вышло, да в своей комнате и работать удобнее. А работы всем нам хватало. В политотдел приходили не только рабочие, но и крестьяне из окрестных деревень, местные партийные и профсоюзные работники, молодежь. Приходили по разным делам: кто с жалобой на кулаков, кто с просьбой выделить докладчика - кто с чем.
В Проскурове налаживалась жизнь советского города.
