Тайные страницы истории - Николаевский Борис Иванович (чтение книг .TXT) 📗

Кампания за разоружение басмачей шла вначале с большим успехом. Люди устали от войны и мечтали о мире, о мирной жизни. Местные коммунисты-мусульмане, привлеченные к этой работе Туркфронтом, ездили в горы, туда, где держались отряды повстанцев-басмачей, и их заверения производили сильное впечатление. Они, несомненно, сами верили, что приехавшие из Москвы представители центральной власти действительно несут краю замирение и справедливое решение национальных споров. Но очень скоро, уже к весне 1920 г., положение стало круто меняться. Иллюзии населения быстро исчезли. Слова новых представителей власти звучали, правда, не так, как было до прихода полномочных представителей центра; в плоскости национальных отношений новая власть заигрывала с населением края, но общая политика, в ее социально-экономической основе, была едва ли не хуже, чем раньше. Она проводилась, во всяком случае, более неукоснительно. В результате уже очень скоро из «мусульманских частей» Красной армии, куда были зачислены все разоружившиеся басмачи, началось все разроставшееся дезертирство в горы. Решение о переводе этих частей в Ташкент привело к их отказу подчиниться приказу. Личное вмешательство Фрунзе, тогдашнего командующего Туркфронтом, правда, предотвратило вооруженное восстание, но басмаческие выступления, начавшиеся раньше, с весны 1920 г., снова приняли большие размеры. 15 мая Фрунзе отдал приказ начдиву 2-й Туркестанской дивизии «немедленно приступить к решительным действиям» против басмачей, совершивших незадолго перед тем два больших нападения на части дивизии. Вскоре 2-я дивизия была переброшена из Ферганы на юго-восток, для охраны границы с Афганистаном. И когда советский наркоминдел Чичерин в одной из своих речей напомнил Англии о русских штыках, снова заблестевших на высотах Памира, он имел в виду штыки 2-й Туркестанской дивизии.

Афганистан тогда был центром, поддержавшим басмаческое движение в Туркестане и особенно в пограничных с ним горных районах Узбекской и Таджикской советских республик [132]. На 2-ю дивизию легла борьба с басмачеством именно в этих районах, до того времени очень мало обследованных и труднодоступных. Басмачество здесь держалось особенно упорно. Именно этот район был выбран опорным пунктом и для движения Энвер-паши. Гиссарская долина, районы рек Вахш и Пяндж, горные склоны Западного Памира — повсюду, по всем закоулкам этого дикого и величественного в своей дикости края, побывали большие и малые отряды 2-й Туркестанской дивизии. Для края эти отряды несли далеко не мир. Центром Гиссарского района в — старые времена был небольшой городок. Душанбе от обычных селений отличавшийся только размерами: на рубеже XX столетия в нем было около 500 домов, почти сплошь глинобитных саклей. В 1920–1922 гг. Душанбе несколько раз переходил из рук в руки, выдерживал осады, был ареной ожесточенных боев. И когда 14 июля 1922 г. в него окончательно вошли отряды Красной армии от городка оставались одни развалины, в которых ютились несколько больных и голодных жителей [133]. Только позже Душанбе, перекрещенный в Сталинабад, превратился в большой промышленный и культурный центр, стал столицей Таджикской республики.

Глава 3

Московское студенчество в 1922–1924 гг.

В 1922 г. Маленков был демобилизован из Красной армии (тогда демобилизовали многих в связи с окончанием гражданской войны) и, переехав в Москву, поступил в Московское высшее техническое училище. Позднее он любил говорить, что его всегда тянуло к инженерному делу, в котором он с юности видел свое призвание. Многое говорит за то, что такая тяга у Маленкова действительно была, и его гимназические планы поступить в Томский технологический институт, которыми он делился с друзьями, несомненно, соответствовали его подлинным настроениям.

В то время Советская Россия, говоря языком тогдашних передовиц, вошла в полосу «трудностей восстановительного периода». Они были велики и остры. Не только потому, что начинать приходилось с величин бесконечно малых. В центре стояла проблема отношений города к деревне, хотя с нею сплеталось много других, более частных, но порою еще более острых.

Зимою 1920–1921 гг., во время споров, выросших позднее в дискуссию о профсоюзах (этим псевдонимом был прикрыт конец большой борьбы коммунистов-профсоюзников против планов Ленина и Троцкого превратить профсоюзы в органы диктатуры для наблюдения за рабочими), Ленин в частных беседах с наиболее близкими друзьями не уставал твердить: «Не в этом, не в профсоюзах, суть момента — суть в том, что скажет нам деревня весною!» [134]

Весны дожидаться не пришлось: споры о профсоюзах развернулись, когда деревня уже начинала говорить, а немногим позднее, с января 1921 г., в Сибири и на Урале, по тамбовским лесам и по украинским степям заполыхали пожары крестьянских восстаний. В феврале с ними начали перекликаться рабочие стачки в крупных центрах, подведшие страну к восстанию в Кронштадте, где крестьянская линия протестов сомкнулась с линией протестов рабочих. Диктатура была принуждена к отступлению. И только исключительная маневренная гибкость Ленина спасла большевиков. В спешном порядке Ленин выбросил за борт политику «военного коммунизма», построенную на стремлении к принудительному регулированию всего крестьянского хозяйства, и провозгласил НЭП, новую экономическую политику, признавшую права крестьянина на свободу его индивидуального хозяйства. «Мужик нас регульнул», — говорил тогда Ленин, обещая «всерьез и надолго» отказаться от коммунистических экспериментов над деревней. Но борьба между диктатурой и деревней далеко не окончилась. Она только вступала в новую фазу, более затяжную, но не менее беспощадную.

С этого момента начался процесс восстановления хозяйства страны. Но он шел через большие трудности. Промышленность работала с большими перебоями. Отношения с деревней налаживались плохо. Тогда много писали о «ножницах» — о растущем расхождении между ценами на продукты города и деревни. Им трудно было не расходиться: как ни ослаблена была деревня годами гражданской войны, она быстро подняла запашку до 80 % довоенного времени, а производство железа к концу 1922 г., как сообщил тогда на съезде Советов П. Богданов, председатель Высшего совета народного хозяйства, составляло лишь 4 % производства довоенного. Для поднятия продукции руководители промышленности нуждались в помощи государства, но государство дать ее не могло: из доклада наркомфина Сокольникова на том же съезде Советов, в декабре 1922 г., стало известно, что приходная часть государственного бюджета тогда составляла всего 1 % его расходной части.

В этих условиях расхождение в ценах на продукты города и деревни не могло сократиться. Оно должно было расти, и недовольная деревня не могла на него не реагировать.

Проблема отношений с деревней лежала и в основе всех споров внутри коммунистической партии. Как раз в эти годы на верхах коммунистической партии начинали складываться ее основные группировки последующего десятилетия: группировка сторонников политики, которая считается с нуждами крестьянства, идет навстречу его интересам; и группировка сторонников ускоренной индустриализации страны методами государственного насилия над деревней, сторонников применения, как тогда говорил Сокольников, методов «военно-феодальной эксплуатации деревни».

Ленин призывал к осторожности. «Помните о смычке с крестьянством, — предостерегал он, — помните, что мы едем на крестьянской заморенной лошадке и что попытки перепрыгнуть на пролетарском рысаке, неумение жить с крестьянской лошадкой означали бы доказательство того, что пролетариат плохой, неумелый, нерасчетливый хозяин».

Но Ленин в это время был уже тяжело больным человеком и не мог, не имел силы проводить свои взгляды через паутину партийных канцелярий, во главе которых уже стоял Сталин. А вскоре затем Ленин ушел из жизни, правда, написав завещание с требованием отстранить Сталина, но уже не имея возможности настоять на приведении его в исполнение. Голоса же других, кто думал в том же направлении, звучали далеко не так авторитетно, хотя среди них было много крупных партийных работников. Фрунзе, недавний командующий Туркестанским фронтом, объехав летом 1923 г. Ивановскую область, предостерегал о росте там антисоветских настроений: «Очевидно, — делал он вывод из своих наблюдений, — нами перейдены те грани, которые допустимы политически» [135]. А ведь Ивановская область с ее крестьянством, которое почти органически срослось с рабочими текстильных фабрик, в течение первых лет революции была одной из наиболее пробольшевистски настроенных областей страны.