В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович (книга жизни .TXT) 📗
Забавно, что в отличие от многих других (самыми запуганными были «торгаши» из Черноморского пароходства) ребята не скрывали своего, мягко говоря, отрицательного отношения к советской власти. Оказывается, численность экипажа их судна составляла менее 30 человек. Это означало, что «помполита» им не полагалось. С капитаном вся команда была в хороших отношениях. И страха у них почти не было. Когда один из них пошел внутрь кафе, я тихо спросил у второго, можно ли доверять его напарнику, поскольку у меня есть литература.
Он как-то странно усмехнулся.
— А может, у тебя в часах — микрофон?
Тут усмехнулся я.
— Я не из КГБ. НТС такой струйней не занимается. Пакет с литературой я оставлю возле столика. Если интересует — забирай его, да и все.
На том и порешили. Дожидаться второго я не стал.
По вечерам мы, уставшие после дневных пробежек, писали отчеты. Ни в одном из них не должно было содержаться имени и других данных, которые могли бы помочь вычислить кого-либо из моряков. Все они заносились туда под кличками. Понятно, что отчеты шли потом тем, кто финансирует портовую работу, так что эта мера предосторожности была направлена не только против КГБ. Иногда придумать кличку было непросто. Иссякала фантазия. Ведь за день мы успевали встретиться с очень многими.
Борис Георгиевич лежал на своей кровати, обложившись бумагами.
— Н-да, проблема… Мы с группой моряков зашли в аптеку и паренек попросил меня быть переводчиком: ему потребовались таблетки от триппера… Говорит, в каком-то из портов поймал. Ну, я перевел, он купил. Потом я ему литературу передал. Он много взял. Совместная покупка таких таблеток значительно улучшает взаимопонимание между народами… Ну не давать же такому славному парню кличку «Триппер»?! Во, назову его — «Таблетка»!
— Это скорее женская кличка…
— Ну, навряд ли какая-нибудь женщина будет просить незнакомого мужчину купить ей таблетки от триппера…
Казалось бы, какая этому «Таблетке-Трипперу» разница? Но и на портах, и в «Закрытом секторе», с которым я познакомился позже, было железное правило: кличка не должна оскорблять «контакта» или агента. Даже если сам он этой клички никогда не узнает'.
Миллер обладал неиссякаемой фантазией и был склонен к импровизации. Мы встретили на пляже большую группу с советского судна. Ясно, что один из них — «наблюдатель». Разговаривать нужно со всеми и вычислять — кто из них может взять литературу, если удастся поговорить с ним наедине? Как это устроить — уже следующий этап.
На этот раз Борис Георгиевич назвался профессором Мадридского университета. Подробно рассказывал о жизни в Испании. А потом, разглагольствуя о родстве испанской и русской души, сказал:
— В Мадриде считают, что испанцы лучше всего понимают Достоевского. А русские — лучше всего понимают Сервантеса!
Я опешил. Спрашиваю его шепотом:
— Откуда вы это взяли?!
Он мне шепчет в ответ:
— Тихо! Это я сейчас придумал…
Сенсации в литературоведческих кругах сие открытие не вызвало. Поскольку, слава богу, до них не дошло.
В Лас-Пальмасе постоянно жил и работал американец-баптист по имени Рауль. Он тоже распространял литературу. Свою, религиозную. На русском языке. Да, эта баптистская церковь явно располагала солидными средствами. Позволить себе постоянно содержать работника (вместе с семьей) по распространению литературы в Лас-Пальмасе! Мы познакомились и быстро нашли общий язык. Оказывается, своих освобожденных работников посылали на распространение религиозной литературы в разные страны. Они могли позволить себе содержать гораздо более серьезный аппарат, чем был у НТС. Рауль по знакомству распространял и нашу литературу. Во время одной из встреч он сообщил нам, что трое советских моряков ищут с нами встречи.
Так. Сами ищут? Через посредников? Мы насторожились. Но на встречу пошли.
Она состоялась в пустом зале небольшого портового кафе. Крытый клеенкой стол, мухи, жара. За окном гудели краны.
За столом сидело трое. Один — бородатый, плечистый. Явно — за старшего.
Миллер с порога заявил, что я работаю в газете «Вахта». О том, что я ее, собственно, и делаю, он не сказал. Моряки радостно начали жать мне руки и объяснять, какой я молодец. Слишком радостно. Потом спросили:
— Если мы здесь останемся, трудно будет найти работу?
Мы им ответили, что не советуем никому бежать на Запад. Это— не выход. Они замолчали. Мы осторожно поинтересовались — в чем цель нашей встречи?
Один из них сказал, что хотел бы давать материал для нашей газеты.
— Ну что ж, — сказал я и достал блокнот. — Сразу и начнем.
Все опять замолчали. Потом тот, что хотел давать материал для «Вахты», запинаясь, начал рассказывать. Про то, как в Анголе нашим морякам разрешают провозить ограниченное количество кофе, из-за чего в порту устраивают «кофейный контроль». Н-да, редкостная сенсация. Стало понятно, что ничего существенного они рассказывать не хотят. Иной моряк тебе за кружкой пива за неполный час на целую полосу материал предоставит. Матерки вычистить — и печатай.
Потом бородатый заявил, что у него в Москве есть выход на дипломатический канал и он готов переслать в наше издательство сенсационную рукопись. Как он выразился — «социально-политическую». Только адрес нужно — куда доставить. Я ткнул ему пальцем в последний номер «Вахты»:
— Адрес здесь есть. Можно отправить рукопись по почте из любой несоциалистической страны.
— А гонорар?
— Если напечатают — получите.
Тут бородатый фамильярно похлопал Бориса Георгиевича по плечу:
— Боря, ты что, не понимаешь, о какой сенсации идет речь?! Здесь скупиться не надо…
В воздухе запахло гебней. Причем — мелкой.
Мы сказали, что обо всем договорились. Подробности — письмом. Тот, что рассказывал про кофе, сказал, что оставит для меня пакет с газетами, откуда я могу почерпнуть много важной информации для «Вахты». И еще раз спросил про мой адрес. Это уже было несколько навязчиво.
Я еще раз ткнул в адрес на газете, и мы зашагали к дверям. Па следующий день я забрал обещанный пакет в маленьком полубаре-полусарае возле причала. Там было несколько старых калининградских газет.
Ну и на что рассчитывали эти гебульнички? Слава богу, больше мы их не видели. Но обрывки информации, которую они узнали, потом появились в советской прессе.
Лас-Пальмас был насыщен литературой под завязку. Точки-магазины снабжены, у Рауля был запас, у старика чеха — тоже. И наши лица уже примелькались. Скоро неповоротливая машина противника начнет действовать. Пора переходить на другой участок.
До Тенерифе, соседнего острова, мы плыли на «ракете». Похожей на ту, что ходила в Питере до Петергофа. Качало сильно. Я с опаской смотрел в иллюминатор на серые волны. Заметив это, Миллер решил подшутить. Он подозвал симпатичную испанку, что разносила кофе пассажирам, и спросил:
— А акулы здесь водятся?
— Конечно! На них для туристов даже охоту устраивают.
— Большие?
— Нет, не очень.
— Ну, этого, — он показал на меня, — сможет проглотить?
Девушка ласково улыбнулась:
— Ну, этого-то точно проглотит, не подавится!
Переводил с испанского Борис Георгиевич. Так что за точность не ручаюсь.
Санта-Крус де Тенерифе — размером поменьше, чем Лас-Пальмас, и поспокойнее. Те же пальмы, улицы, что взбираются вверх по склону и растекаются вниз ручейками маленьких улочек. Но туристов — поменьше, и суеты — тоже. На одном из углов я увидел странный памятник. Огромный бронзовый ангел с развернутыми крыльями. На его спине стоял человек в римской тоге, с длинным мечом в руках.
— Борис Георгиевич, кто это? Лицо что-то знакомое…
— Сейчас спросим…
На лавочке возле памятника сидело несколько старичков в беретах и что-то оживленно обсуждали. Миллер спросил у них про памятник. Они заулыбались. Ответ я понял без перевода.
— Это — наш Франко!
Старички тут же вернулись к прерванной беседе. Один из них начал темпераментно размахивать в воздухе палкой и убеждать в чем-то прочих. Борис Георгиевич перевел:
