История германского фашизма - Гейден Конрад (электронная книга .txt) 📗
Итак ближайшей целью Гитлера было разделаться с немецким марксизмом, а конечной целью Розенберга являлось разбить восточный большевизм. Куда же, спрашивается, девалось сведение счетов с Францией? Что касается Англии, то национал-социалисты все еще колебались. Порабощена ли она евреями или является англосаксонской расой господ? Тем решительнее был поворот национал-социалистов в сторону Италии.
Спустя несколько месяцев после победы фашизма в Италии Гитлер обронил на небольшом собрании несколько еретических слов о Южном Тироле. [68] Итальянцы вступили тогда в Меран, притесняли и запугивали его немецкое население. Гитлер отозвался по этому поводу в начале 1923 г. в том смысле, что не следует относиться к этому слишком трагически.
18 июня 1923 г. Розенберг установил линию, которой с тех пор придерживается национал-социалистическая партия: «Вопрос об освобождении Южного Тироля встанет на практике лишь тогда, когда у нас вообще будет немецкое государство», т. е. «когда Рур и Рейн, Познань и Данциг, в котором бьется пульс немецкого народа, будут снова принадлежать нам». Поэтому долой не угнетателей Тироля, а долой ноябрьских преступников. «Для итальянцев найдется немало пунктов, представляющих для них большую ценность, чем Южный Тироль. В грядущей международной ситуации, быть может, окажется достаточно одного слова усилившейся снова Германии и легкого давления с ее стороны, чтобы помочь итальянцам добиться предмета их желаний, а Южному Тиролю вернуть его свободу». Другими словами, грядущая Германия должна будет выкупить у итальянцев Южный Тироль за политические компенсации, за поддержку итальянских требований.
Принятая во время рурской войны политика партии в южнотирольском вопросе — один из устоев будущей внешней политики национал-социализма: союз с Италией против Франции, по возможности с привлечением Англии. Наряду с этим имеется и противоречащий этому союзу план антибольшевистского блока; поскольку этот план мобилизует весь мир на крестовый поход против России, он логически должен был бы вести к соглашению с Францией. Со временем, правда, лишь после тяжелой внутрипартийной борьбы руководители партии поняли всю несолидность такой политики с вечно меняющимися установками. После этого они долгое время склонялись к тому, чтобы представить Россию самой себе, но после победы на выборах 1930 г. снова вытаскивается из платяного шкафа и публично демонстрируется старая жандармская шашка, которая должна спасти культуру и покончить с Советским Союзом.
Впрочем, внешняя политика — вообще неблагодарное поприще для доктринеров. С тех пор внешняя политика национал-социалистической партии — надо признать это — отчасти утратила свой доктринерский характер.
Уход национал-социалистов из «единого фронта» мог быть понятен для социалистов, но не для националистов обычного толка. Но в том-то и дело, что национал-социалисты были не обычными националистами, их национализм был направлен против «внутреннего врага», они защищали материальные основы существования буржуазии, но нападали на ее взгляды. Они уже тогда не были даже добрыми христианами в обычном смысле слова.
«Разорвем в клочья ветхий завет, библию похоти и дьявола!» — восклицает Дитрих Эккарт 11 августа 1921 г. в «Фелькишер беобахтер». А Гитлер, который добрую часть своего лексикона перенял у Эккарта, послушно повторяет за ним: «Перевод библии Лютером, — говорит он в беседе со своим учителем, — быть может, принес пользу немецкому языку, но нанес страшный вред силе мышления немцев. Боже правый, какой ореол окружает теперь эту библию сатаны! Поэзия Лютера сияет так ослепительно, что даже кровосмешение дочерей Лота получает религиозный отблеск». Впоследствии эти слова опровергались, но еще в 1927 г. «Фелькишер беобахтер» рекомендовал книгу Эккарта, в которой приведена эта цитата.
Так уж суждено антиклерикальным партиям, что их стрелы против вражьего замка попадают также в церковные окна.
С самого начала трудную проблему для национал-социалистов представлял мюнхенский кардинал-архиепископ фон Фаульгабер. Истинный князь церкви по своим взглядам и осанке, быть может, несколько уступавший по уму Пачелли, [69] бывшему тогда в Мюнхене нунцием, мастер политических сентенций, великолепно умевший выбирать для них место, время и нужное слово, Фаульгабер был монархистом и врагом революции. Но вместе с тем он как католик был врагом национализма, а как баварский кардинал придавал своему ультрамонтанству [70] заодно характер не от мира сего и местный, партикуляристский оттенок. Национал-социалисты вскоре открыли эти черты Фаульгабера. Кардиналу принадлежит крылатое слово, что революция была клятвопреступлением и государственной изменой; с течением времени это выражение почти не утратило своей зажигательной силы. На мюнхенском католическом съезде в августе 1922 г. он выступил также против «басен еврейской прессы». Правые союзы с их баварским патриотизмом находили в этих изречениях благодарнейший материал для своих лозунгов, но национал-социалистам изречения кардинала были не совсем по душе. Так, например, этот человек, проповедующий «римский мир», протестовал против военных праздников, осуждал политические убийства и приравнивал к этим убийствам также травлю, которую вела пресса крайнего правого лагеря. Это било, можно сказать, не в бровь, а в глаз.
Поэтому национал-социалистам не нравился также лозунг о клятвопреступлении и государственной измене, тем более что он отдавал монархизмом и слишком мало говорил о долге по отношению к своему народу, долге естественном, не нуждающемся в присяге. «В речах мюнхенского кардинала имеется «хорошее и вредное», — констатировал Розенберг, выступая против подозрительного князя церкви как бы в роли провозвестника новой религии. — Из всех классов и вероисповеданий с непреодолимой силой вырастает новое, юное и жизнерадостное миросозерцание. Со временем оно явится куполом, под которым будут собраны и будут бороться друг за друга не все расы, но все немецкие племена. Это — идея народности».
Эта розенберговская теория «купола» была впоследствии развита в настоящую догму. Это — учение о новом миросозерцании; во многом оно остается умышленно индифферентным, предоставляя каждому спасаться на свой лад. Бедное программными положениями, индифферентное в этическом отношении, оно зато универсально в своих притязаниях на господство; в этом отношении распростертый над добром и злом «купол» всеоправдывающего национал-социализма является явным конкурентом единоспасающей церкви.
Гитлер и здесь придал идее форму, приспособленную для масс: «Мы не желаем другого бога, кроме Германии. Что нам нужно, так это фанатизм в вере, надежде и любви к Германии».
Запрещенный партийный съезд
Уход из единого фронта с треском разбил то зеркало, в которое два года самодовольно смотрелись скудные умом патриоты из военных союзов. Для Гитлера это оказалось опаснее, чем уличные драки и срывы собраний. Ему грозило нечто худшее, чем высылка.
Прежде всего он своей позицией поставил в затруднительное положение рейхсвер, который дарил свою материнскую ласку и защиту всем военным союзам и по праву считал их своим детищем. Гитлер по-прежнему не намеревался выступать как самостоятельная сила, по-прежнему считал своей задачей победить с помощью богом данных авторитетов. Но он полагался не на гражданскую власть, а на политическую сознательность рейхсвера и вместе с Ремом изо всех сил старался пробудить эту сознательность. Высшая инстанция, генерал фон Лоссов, не имела определенной политической ориентации. Лоссов ценил все «национальные» тенденции и проводил различие между ними разве лишь в зависимости от степени их покладистости. В этом отношении Гитлер, который любил пролезать вперед, не всегда мог получить высший балл.
