Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Ольденбург Зоя (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

Летом 1210 года прибыл новый контингент крестоносцев. После долгой осады пал мощный замок Термес. Среди осаждавших были епископы Бове и Шартра, граф Понтье, Гильом, архидиакон Парижский, известный своими инженерными талантами, и много пилигримов из Франции и Германии. Осада была тяжелой. «Если кто желал попасть в замок, – говорит Петр Сернейский, – он должен был сначала низвергнуться в бездну, а потом карабкаться к небесам» [78].

Раймон, владетель Термеса, был опытным воином, имел сильный гарнизон и знал в горах все тропинки, смертельно опасные для штурмовавших. В лагере осаждавших кончалось продовольствие, у самого Симона де Монфора «маковой росинки во рту не было». Лето стояло знойное, и многие вновь прибывшие поговаривали о возвращении до окончания карантена. Когда жажда вынудила осажденных начать переговоры, епископ Бове и граф Понтье уже покинули лагерь. Один епископ Шартрский внял мольбам Алисы, жены Монфора, и согласился остаться еще на несколько дней. Проливные дожди наполнили цистерны замка, и оборона продолжалась, в то время как армия осаждавших поредела больше чем вдвое. И только эпидемия, внезапно вспыхнувшая в замке из-за плохой воды, заставила Раймона Термесского со своей свитой тайком, ночью покинуть замок. Его схватили и бросили в тюрьму, где он и умер через несколько лет.

Осада длилась более трех месяцев. Симон вновь был хозяином положения, его престиж вырос, а вот ресурсы живой силы оставались слабыми: подкрепление пилигримов после папской агитации поступало весьма нерегулярно. По Петру Сернейскому выходило, что Господу было угодно занять как можно больше грешников спасением собственных душ, поэтому и война затянулась на многие годы. Однако очевидно, что спасение собственных душ заботило грешников гораздо сильнее, чем интересы крестового похода. Они шатались, где им заблагорассудится, а Симону приходилось приспосабливать планы военной кампании к прихотям ловцов индульгенций.

Эти святоши (такие, как епископ Бове, Филипп де Дре, будущий герой Бувине, который в бою пользовался лишь булавой, не желая из религиозной щепетильности прикасаться ни к мечу, ни к копью) исполняли религиозный долг на свой манер, не утруждаясь поинтересоваться при этом, какие же средства необходимы, чтобы действительно искоренить ересь. Кто их знает, может, они рассчитывали подольше иметь еретиков под рукой, чтобы заслужить побольше индульгенций. Но церковная верхушка, и в первую очередь легаты, рассуждавшие более трезво и ясно, прекрасно знали, что кончать с ересью надо не оружием, а расширением политического господства католиков в стране.

Пока же первым сеньором Лангедока оставался граф Тулузский, и в его владениях и владениях его ближайших вассалов, графов Фуа и Коменжа, гнездились основные очаги ереси. Тактика террора, примененная в Безье, привела к тому, что совершенные и их наиболее верные последователи ушли в те районы, где не было облав на еретиков. И если в 1210 году и позже в виконтстве Безье укрывалось еще много совершенных (их взяли около 140 человек в Минерве и возьмут более 400 в Лавауре), то края, еще не тронутые войной, превратились в очаги сопротивления катаров. Активность сопротивления возрастала после зверства в Безье пропорционально росту симпатий местного населения к гонимой Церкви.

Чтобы сокрушить ересь, надо было сначала сокрушить графа Тулузского.

2. Граф Тулузский

В сентябре 1209 года легаты Милон и Юг, епископ Рицский, отправили папе протест против Раймона VI, который, по их словам, не сдержал ни одного из обещаний, данных им Церкви во время процедуры покаяния в Сен-Жиле. Однако обещания эти, в особенности касательно возмещения убытков разрушенным аббатствам и уничтожения укреплений, были трудновыполнимы. Граф сам отправился улаживать свои дела и, посетив Париж, где получил подтверждение королевского сюзеренитета на свои домены, в январе 1210 года прибыл в Рим на аудиенцию к папе.

Милон (вскоре скоропостижно скончавшийся в Монпелье) писал папе по поводу графа: «Не позволяйте этому языкастому ловкачу врать и злословить». Граф и вправду, заверяя Иннокентия III в своей преданности католической вере, жаловался на легатов, что они в личных интересах настраивают папу против него. «Раймон, граф Тулузский (пишет папа архиепископам Нарбонны и Арля и епископу Ажана), явился к нам с жалобами на легатов, которые продолжают его преследовать, хотя он и выполнил большую часть обязательств, наложенных на него мэтром Милоном, нашим доброй памяти нотариусом».

Возможно, папа тоже настороженно принял графа, поскольку Петр Сернейский пишет: «Его святейшество полагал, что доведенный до отчаяния граф способен на еще более грубые и откровенные нападки на Церковь» [79].

Папа, без сомнения, пытался то кнутом, то пряником заполучить графа Тулузского в союзники Церкви. Не исключено, что папа испытывал даже личную симпатию к этому блестящему и образованному аристократу. Но не тот человек был Иннокентий III, чтобы в политике ориентироваться на личные симпатии. В письмах к епископам и аббату из Сито он трактует свое снисхождение к графу как хитрость, предназначенную усыпить недоверие противника. Как некогда Милона, он отправляет в помощники Арно-Амори мэтра Тедиза и пишет аббату из Сито: «Он (Тедиз) будет приманкой, которую вы запустите в воду, чтобы поймать рыбку, но сделать это надо искусно, хорошо спрятав крючок...» (крючок – это сам аббат из Сито) [80].

Арно-Амори был далек от того, чтобы сдаться. Раз папа предписывает ему позволить графу оправдаться по канону, а в случае отказа тут же его обвинить, значит нельзя давать Раймону возможность оправдаться. «Мэтр Тедиз, человек осторожный и благоразумный, весьма преданный делу Господа, горячо желал найти законное средство не дать графу доказать свою невиновность, прекрасно понимая, что, если позволить графу хитростью или уловками сбросить с себя вину, вся работа Церкви в этой стране пойдет насмарку» [81]. Лучше не скажешь. Это признание в недобросовестности ясно показывает, какую опасность представлял собой граф в глазах легатов.

После трехмесячной отсрочки Раймона призвали для оправдания на совет в Сен-Жиль. Он должен был доказать свою непричастность к ереси и к убийству Пьера де Кастельно. Но поскольку по этим двум пунктам он бы смог оправдаться без труда, его не стали слушать под предлогом, что он не выполнил своих обязательств по другим пунктам, менее важным (не прогнал еретиков со своих земель, не распустил рутьеров, не отменил мостовые и причальные пошлины, за которые ему пеняли). А посему, коли он вероломен в вопросах второстатейных, ему нельзя доверять и в главном. Предлог не выдерживал критики, но в конце концов это и не было важно. Граф выказывал максимум доброй воли, заявлял о полной своей покорности и не просил ничего, кроме суда по всем правилам. Юридически же закон был настолько на его стороне, что сам папа был вынужден это признать, хотя и очень неохотно, написав Филиппу Августу: «Нам известно, что графа не оправдали, но неизвестно, произошло ли это по его вине...».

Раймон пробовал тянуть время и поладить с Симоном де Монфором. В конце января 1211 года он встретился с новым виконтом Нарбонны в присутствии Арагонского короля и епископа Юзе. Педро II пытался взять на себя роль посредника и наконец-то принял присягу Симона. Позднее был заключен брачный договор между его сыном Жаком, четырех лет отроду, и дочерью Симона Амиси, причем Симону доверили воспитание мальчика. В то же самое время король выдал и свою сестру Санси за сына графа Тулузского, Раймона (другая его сестра, Элеонора, была замужем за Раймоном VI, и таким образом Раймон-младший приходился шурином собственному отцу). Педро II пытался задобрить Симона де Монфора, может, надеясь, что до него дойдет, как невыгодно в его положении ссориться с соседями. Он выказывал всяческое расположение Тулузскому дому, полагая, что своим авторитетом отведет от Раймона VI гнев Церкви. Альбигойская кампания была отнюдь не единственной заботой папы, а Арагонский король слыл в Испании крупнейшим защитником христианства от мавров.