Неизвестные лики войны - Казаринов Олег Игоревич (читать книги полные .txt) 📗

Германский военный исследователь Е. Динтер определил, что пребывание личного состава на переднем крае в соприкосновении с противником не должно превышать 30–40 суток. Это связано с тем, что, как свидетельствует опыт, после достижения пика морально-психологических возможностей (через 20–25 суток) у военнослужащих наступает быстрый их спад, связанный с истощением духовных и физических сил.

Во время Второй мировой войны германское командование вплоть до конца 1944 года предоставляло солдатам отпуск. Как бы трудно ни приходилось при отступлении. Дело дошло до того, что на железных дорогах рейха, сжатого советскими и англо-американскими войсками, скопились десятки тысяч отпускников, мечущихся между Западным и Восточным фронтом и парализующих движения поездов с военными грузами.

В конце концов немцы спохватились. 3 марта 1945 года (!) Й. Геббельс отметил в своём дневнике: «При нынешнем критическом положении ни один солдат не должен иметь права на поездку в отпуск — все обязаны сражаться». Было решено задерживать отпускников на вокзалах и на местах формировать из них дивизии.

И в Первую мировую войну немцы старались по возможности отводить в тыл армейские части для отдыха. (Напомню, что при всей своей заботе о солдатах обе войны Германия проиграла.)

Виктор Астафьев признавал: «Десять дней на передовой — и всё, больше нервная система не выдерживает. Я вот был крепкий парнишка — деревенский, фэзэушник, детдомовщина, не избалован, умел приспосабливаться. Но на исходе восьми — девяти дней меня, как правило, или ранило, или что-нибудь со мной приключалось. Нельзя человека держать здесь столько, это уже не боец, нужно отпускать его, чтобы очухался».

Мой дед однажды побывал в отпуске. К его жене — моей бабушке — к тому времени стал проявлять знаки внимания председатель колхоза. Она написала об этом мужу на фронт. Не забуду, как бабушка рассказывала об эмоциях председателя, когда тот узнал о предстоящем отпуске деда: «Вы что?! Вы ему написали?! Он же меня убьёт!!! Вы знаете, какие они оттуда приходят?! Вы знаете?!!»

Председатель скрылся на всё время дедушкиной побывки. Наверное, правильно сделал.

И запомнился дедушкин рассказ: «На фронте как-то собираешься, привыкаешь. А вот в отпуске, когда побывал дома, расслабился, забылся, увидел родных: жену, детей… Ну сил нет назад возвращаться! Вот тут и дезертировали, и стрелялись… Лучше бы его не давали, этот отпуск!»

Жуткий термин — «боевое переутомление». Посмотреть со стороны — солдат как солдат, только очень уставший. А на самом деле — психическая развалина. Инвалид. Но он ещё может держать в руках оружие, выполнять команды, бегать, ползать, убивать.

Но при общей нехватке резервов, дырах на фронте, дефицита людей не может идти и речи о каком-либо отдыхе. И солдаты использовались до последнего, а значит — до гибели. Потом прибывали маршевые роты. Пополнение. Новобранцы.

Многие дивизии в течение войны по 4–6 раз полностью обновляли свой личный состав.

Теперь можно представить, во что превращались солдаты после многомесячных сражений под Сталинградом, Ржевом, Верденом, на Марне, в Порт-Артуре, Орлеане, Сиракузах…

Как не затуманиться психике, если кроме испытываемого страха смерти, кроме вида убитых, искалеченных, осиротевших, человек повсюду наблюдает уродливые картины войны? Он окружён ими ежедневно, ежеминутно.

«Дымящиеся развалины, кучи мусора, валяется убитый скот… деревушки и городки превращены в мусор и щебень, мосты — груды щепок, рощи и сады стояли голые и обожжённые, рельсы скручены в спираль, исковерканные паровозы и скелеты вагонов…»

Солдаты видят виселицы, огромные могилы, в которые приходится утрамбовывать кубометры человеческих останков.

Бывший командир батальона Г. Завизион после войны вспоминал: «Нам ведь, танкистам, не то что пехоте хоронить. Там что — сложили в яму и прихоронили. А тут из сгоревших или разбитых танков надо вытаскивать всё, что осталось внутри, и в каком виде всё это — трудно передать. В общем, наши танкистские похороны связаны и с чисткой танков, и с мытьём, потому что надо вымыть и вычистить танк, прежде чем новый экипаж сядет и пойдёт в бой. В первое время после таких похорон и такой уборки танков я по несколько дней не мог есть».

Каково новому экипажу после некачественной «уборки» обнаружить в башне обгоревшую кисть руки? Или за окуляром пушечного прицела нащупать присохшие кусочки мозга? И тем самым получить наглядное представление о том, что тебя может ожидать в бою. Как и тех парней, которые воевали на этом танке до тебя.

Солдаты всё видят. Видят, как в прибрежных камышах покачиваются тысячи вздутых мертвецов. Как пёс «принёс и положил на крыльцо оторванную голову молоденького немецкого солдата в примёрзшей пилотке». Как «не торопились убирать валявшиеся на дороге трупы, а просто переезжали через них. Некоторые трупы до неузнаваемости расплющены колёсами машин».

Они видят, как «на ближайших четырёх столбах неподвижно висело четыре голых человека. Черно кишели густо взлетающие мухи. Головы нагнуты, как будто молодыми подбородками прижимали прихватившую их петлю; оскаленные зубы; чёрные ямы выклеванных глаз. Из расклёванного живота тянулись ослизло-зелёные внутренности. Палило солнце. Кожа, чёрно-иссечённая шомполами, полопалась.

Четверо, а пятая… а на пятом была девушка с вырезанными грудями, голая и почернелая.

Из глазных ям капали чёрные капли. Плыл смрад».

Ветераны признают: «В современных фильмах о войне многое не так. Она ведь гораздо жёстче была. Когда нас бомбили — кишки на проводах да на деревьях висели. Или шапка, или шинель».

Солдаты смотрят на всё это. Хмурятся. Вздыхают. Бормочут про себя: «Силы небесные!» И… привыкают.

Но это не те вещи, к которым человеку нужно привыкать. С «привыканием» происходит искривление нравственной парадигмы. Увечье психики.

Так было всегда. Участник наполеоновского похода в Россию, вестфальский штаб-офицер фон Лоссберг писал своей жене 9 ноября 1812 года: «Правда, нужно много твёрдости характера для того, чтобы ежедневно смотреть на эти ужасы и не сойти с ума или, по крайней мере, не сделаться нервнобольным; я убеждён, что эта последняя болезнь привела к смерти многих, особенно из образованных и чувствительных людей, и потребует и в будущем много жертв».

Не будем забывать и об «обычных» тяготах похода, которые определяются не только стоптанными в кровь ногами и ноющей под грузом снаряжения спиной, но и окружающими природными условиями.

Ах, если бы такие, казалось, одинаковые солдаты — одинаково стриженные, в одинаковых сапогах — одинаково хорошо сражались в любых условиях, в любой местности! Мечта любого полководца! Сытые, здоровые, прекрасно вооружённые — чего им ещё надо?

Подобное отношение к живой силе привело к тому, что советские солдаты Великой Отечественной переиначили слова известной песни:

во вроде бы шуточный, но в то же время какой-то необычайно грустный вариант:

В том-то всё и дело, что случится. И случалось.

Внутри каждого солдата — своя хрупкая «начинка», которая живо реагирует на обстановку, в которой предстоит воевать.

«Там, где пройдёт один солдат, там пройдёт вся армия!» Пройдёт. Но какой ценой?

Генерал вермахта Гюнтер Блюментрит писал: