Распутин - Амальрик Андрей Алексеевич (книги хорошего качества txt) 📗
В перерыве между вторым и третьим актом оперы «Жизнь за царя» Николай II с дочерьми Ольгой и Татьяной вышли из ложи и вдруг «услышали два звука, похожие на стук падающего предмета, — писал он через девять дней матери, — я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу». Но это был не бинокль. Несколько секунд назад к стоявшему возле оркестровой ямы лицом к залу Столыпину подошел молодой человек во фраке и, выхватив браунинг, дважды выстрелил. «Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, — продолжает царь, делая разницу между „людьми“ и „офицерами“, — несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь… В коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей; по-моему — к сожалению, полиция отбила его от публики», — замечает законолюбивый царь.
Убийцей оказался киевлянин, помощник присяжного поверенного Дмитрий Богров — он же «Аленский», донесший на мифических террористов. 5 сентября Столыпин скончался, 9-го состоялся военный суд, и 12-го Богров был повешен.
Убийство Столыпина остается загадкой. Наиболее вероятной мне кажется гипотеза, что Богров замышлял убить Столыпина еще в 1907 году и именно с этой целью установил связь с охранкой. Чтобы убийство не выглядело делом рук одиночки, но революционным актом, он предложил представителям партии социалистов-революционеров «в случае убийства Столыпина» объявить, что это сделано по их приказу. Те отказались, и тогда Богров решил создать впечатление, что убийство — дело охранки, и тем скомпрометировать власти. Убивать царя он не хотел — как еврей, он боялся, что это вызовет погром в Киеве, как революционер, он считал, что Столыпин может предотвратить революцию, а Николай II только ускорить. Если эта гипотеза верна, она не снимает вопроса, насколько Кулябко, Спиридович, Веригин и Курлов были «обмануты» Богровым.
Правда, Курлов не был особенно опытен в делах секретной полиции, но Кулябко, Спиридович и Веригин на этом, можно сказать, собаку съели, а директор Департамента полиции Н. П. Зуев телеграфировал Курлову, чтобы он не доверял Богрову. Либо хотели довести покушение — чье бы то ни было и на кого бы то ни было — до самой грани, чтобы террористу не избегнуть петли, а охранникам наград, либо Курлов с товарищами решили использовать предоставившуюся возможность избавиться самим и избавить царя от Столыпина.
«Столыпин любил театральные жесты, громкие фразы, соответственно своей натуре он и погиб в совершенно исключительной театральной обстановке… — записал Витте. — Открывается третье действие после 17 октября. Первое действие — мое министерство, второе — столыпинское». Царь стоял перед дилеммой: идти ли по пути ликвидации реформ 1905 года, как ему подсказывало сердце, или по пути их развития, как ему подсказывал если не ум, то страх перед революцией. Как будто склонялся он поручить «третье действие» А. Н. Хвостову. Крайним консерватизмом, молодостью и нахрапистостью подавал тот надежду, что решится на то, от чего уклонился Столыпин, — окончательно покончить с законодательными палатами. Но провести его сразу из губернаторов в главы правительства было бы слишком — нужен был покладистый премьер, который своими костями устелил бы ему дорогу, как Горемыкин Столыпину. Витте, несмотря на поддержку его Распутиным, царь не пригласил бы — и не только из-за личной неприязни, даже согласись царь на него, а он на Хвостова, скорее Витте оседлал бы Хвостова, а не наоборот. После недолгих колебаний царь поручил возглавить правительство министру финансов В. Н. Коковцову, стороннику статус-кво, опытному бюрократу без сильного политического темперамента.
Однако Коковцов в случае назначения Хвостова министром внутренних дел от поста председателя Совета министров отказался, сказав, что Хвостова «никто в России не уважает».
Николай II уступил, скорее всего сообразуясь не с мнением «всей России», но со взглядом Распутина, что Хвостов «шустер, но молод». С. Е. Крыжановского, правую руку Столыпина, царь отверг, назначение ценимого царем П. Г. Курлова после его неясной роли в покушении на Столыпина носило бы слишком демонстративный характер. Сошлись на А. А. Макарове, которого Курлов сменил два с половиной года назад на посту товарища министра. Теперь пришлось уйти в отставку ему самому. Но царь — с присущим ему тихим упрямством — ни о Хвостове, ни о Курлове не забыл.
На молебне о выздоровлении Столыпина не присутствовало ни одного члена царской семьи и даже свиты, ни один пункт расписания торжеств в связи с его ранением и смертью нарушен не был. По словам царя, известие о покушении на Столыпина царица приняла «довольно спокойно». Через месяц в разговоре с Коковцовым она сказала: «Верьте мне, что не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить Вам место, и что это — для блага России». Да и в отчете царя матери не чувствуется потрясения. Единственная фраза, отмеченная восклицательным знаком: «Радость огромная попасть снова на яхту!»
Как принял известие о смерти Столыпина Распутин, я не знаю. В Киеве, однако, он встречался с императрицей — в первый день отказался к ней пойти, потому что дежурный адъютант «собака», но во время визита царя в Чернигов — между покушением на Столыпина и его смертью — разговаривал с ней и скорее всего обсуждал, кого назначить на освободившиеся посты. Илиодор в Царицыне отказался служить по Столыпину панихиду и начал рыть под монастырем катакомбы, чтобы защищаться от нового премьера.
Глава XIII
Царская семья из Киева отправилась в Ливадию, в Крым, — «радость огромная попасть снова на яхту'» — туда же приехал и Распутин. Столыпина больше не было, доверие царя и царицы не поколебалось — новый удар, однако, пришел от недавних друзей.
Епископ Гермоген и иеромонах Илиодор, ободренные поддержкой царя и смертью Столыпина, двинулись в крестовый поход против «либерализма». Илиодор вздумал издавать газету «Гром и молния», а Гермоген ополчился на предполагаемое введение корпорации дьяконисс и «заупокойного чина» по инославным христианам. За дьяконисс, со ссылкой на первые века христианства, но более чтобы угодить сестре царицы Елизавете Федоровне, настоятельнице Марфо-Марьинской обители, ратовал первоприсутствующий в Синоде Московский митрополит Владимир. Гермоген, в то время член Синода, 15 декабря 1911 года послал «всеподданнейшую телеграмму» с осуждением «еретических» и «противоканонических» нововведений.
Симпатии царя и царицы были опять на стороне Гермогена. Против дьяконисс был и Распутин, считавший, что «архиереи делают диаконисс для того, чтобы завести у себя в покоях бардаки». По дороге из Ливадии он послал Гермогену телеграмму, что царь с царицей ему кланяются, но просят с Феофаном и Вениамином не говорить.
Однако Гермогену и Илиодору казалось, что они уже сами имеют прямой доступ к царю. Как это бывало раньше и как это будет потом, люди, выдвигавшие Распутина в своих целях, сочли, что цели эти достигнуты — и Распутин только помеха. Его близость к царской семье, «лечение от блудного беса» и примиренческое отношение к «либералам» раздражали фанатичных монахов. Гермоген еще колебался, но Илиодор, приехавший хлопотать о «Громе и молнии» и остановившийся у Гермогена в Ярославском подворье, подталкивал его пригласить Распутина якобы для дружеской беседы, «обличить его, запереть его в угловую комнату, никого до него не допускать… подавать в комнату пищу и даже горшок», а тем временем «послать хороших людей в Покровское, сжечь весь дом со всеми вещами, чтобы сгорели все царские подарки», Гермогену же броситься царю в ноги и добиться ссылки для Распутина. Посоветовались с министром юстиции И. Г. Щегловитовым, тот их внимательно слушал, улыбался и «глубокомысленно молчал». Илиодора же занесло настолько, что он хотел «с самими царями сцепиться».
