Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский (Документальные повести, статьи, - Давидов Михаил Иванович
Вот выдержки из изложения дуэли первым биографом поэта, профессором П. А. Висковатовым, который почерпнул сведения в беседе с живым свидетелем дуэли Васильчиковым: «Мартынов (перед началом дуэли) стоял мрачный, со злым выражением лица. Столыпин обратил на это внимание Лермонтова, который только пожал плечами. На губах его показалась презрительная усмешка… Противников поставили на скате, Лермонтова выше; Мартынова ниже. Это опять была неправильность. Лермонтову приходилось целить вниз, Мартынову вверх, что давало последнему некоторое преимущество. Командовал Глебов. „Сходись!“ — крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами. Лермонтов остался неподвижен. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх и, помня наставления Столыпина, заслонился рукой и локтем, „по всем правилам опытного дуэлиста“». «В эту минуту — пишет князь Васильчиков, — я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта». Вероятно, вид торопливо шедшего и целившего в него Мартынова вызвал в поэте новое ощущение. Лицо приняло презрительное выражение, и он вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета. «Раз… Два… Три!» — командовал между тем Глебов. Мартынов уже стоял у барьера. «Я отлично помню, — рассказывал далее князь Васильчиков, — как Мартынов повернул пистолет курком в сторону, что он называл „стрелять по-французски“. В это время Столыпин крикнул: „Стреляйте! или я разведу вас!..“ Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный» [227].
Естественно, что на этих материалах П. А. Висковатова я в первую очередь базировался при описании хода дуэли.
То, что Лермонтов приехал на дуэль в хорошем, почти веселом, расположении духа, подтверждается свидетельством секунданта М. П. Глебова, ехавшего вместе с Михаилом Юрьевичем. Глебов после дуэли рассказывал об этом друзьям и сослуживцам, рассказы которых записал впоследствии П. К. Мартьянов: «Всю дорогу из Шотландки до места дуэли Лермонтов был в хорошем расположении духа» [228].
Миролюбивое настроение Лермонтова и произнесенная им перед раздачей оружия фраза, что он не будет стрелять в Мартынова — доказаны письмом А. С. Траскина генералу П. X. Граббе [229]. Траскин участвовал в допросах арестованных Мартынова и секундантов.
Неблагоприятные погодные условия во время дуэли (предгрозовая буря, а затем страшный грозовой ливень) неопровержимо доказаны всеми свидетельствами очевидцев поединка, собранными Висковатовым, а также рассказом Васильчикова. «Из тихой и прекрасной погоды вдруг сделалась величайшая буря, — писал в письме Полеводин, живший во время дуэли в Пятигорске, — весь город и окрестности были покрыты пылью, так что ничего нельзя было видеть. Буря утихла и чрез 5 минут пошел проливной дождь. Секунданты говорили, что как скоро утихла буря, то тут же началась дуэль» [230]. Наконец, главный свидетель — сам убийца Мартынов рассказывал Бетлингу: «На нашу общую беду шел резкий дождь и прямо бил в лицо секундантам» [231].
Расположение дуэлянтов на дуэльной площадке (Лермонтов стоял выше Мартынова) подтверждается мемуарами А. И. Васильчикова и книгой П. А. Висковатова, а также воспоминаниями приятеля поэта офицера Н. П. Раевского [232].
Факт обидной для отставного майора Мартынова фразы, громко произнесенной Лермонтовым в ответ на принуждение секундантов произвести выстрелы (после сигнала «Три»), признается сейчас подавляющим большинством лермонтоведов. Приведем только свидетельство сына князя Васильчикова, Б. А. Васильчикова, который неоднократно слышал рассказы об обстоятельствах роковой дуэли от отца: «Лермонтов поднял дуло пистолета вверх, обращаясь к моему отцу, громко, так что Мартынов не мог не слышать, сказал: „Я в этого дурака стрелять не буду!“» [233].
Не будем больше утомлять читателей ссылками на первоисточники, но по ним вытекают и все другие изложенные нами обстоятельства дуэли: произнесенная едва слышно фраза Лермонтова «Миша, умираю» (свидетельство Михаила Глебова), поцелуй убийцей поэта со словами «Миша, прости мне!», оставленная Мартыновым черкеска на дуэльной поляне и т. п.
Итак, абсолютно все обстоятельства хода поединка в моем описании подтверждаются первоисточниками, документальными материалами.
Поэтому я не могу принять тех оскорбительных высказываний в свой адрес, которые изрек глубокоуважаемый Александр Владимирович.
Главный недостаток моей работы А. В. Очман видит в расхождениях с версией В. А. Захарова, изложенной в книге «Загадка последней дуэли» [234]. Очман даже засомневался, знаком ли я вообще с этой работой. Конечно, я внимательно изучил эту книгу В. А. Захарова, как и все другие его произведения на лермонтовскую тему. Как же можно, 35 лет с колоссальными трудностями добывать малодоступную литературу в спецхранах и не прочесть книгу, которой сейчас завалены буквально все книжные магазины страны?
Но дело в том, что я как раз и не считаю работу Захарова (с уважением относясь к ее автору Владимиру Александровичу) истиной в последней инстанции. В рекомендуемой работе я нахожу ошибки и расхождения с некоторыми документальными материалами и не могу принять как окончательную, незыблемую версию. В ней представлен свой взгляд на обстоятельства и ход дуэли Лермонтова и Мартынова, который я уважаю, но с некоторыми положениями автора принципиально не согласен. И не только я, но и многие современные литературоведы и историки. Я не говорю уж о классиках лермонтоведения — П. К. Мартьянове, П. А. Висковатове, Э. Г. Герштейн, С. В. Чекалине, Т. А. Ивановой, Е. И. Яковкиной, С. И. Недумове, И. Л. Андроникове, С. Б. Латышеве. В. А. Мануйлове, Д. А. Алексееве, точки зрения которых по некоторым важнейшим пунктам находятся в явном противоречии с работами В. А. Захарова и самого А. В. Очмана.
Сразу оговорюсь, что я не являюсь сторонником вульгарных и неправдивых версий заговора, задуманного в Санкт-Петербурге и осуществленного у подошвы Машука руками Мартынова или некоего мифического «казака». И первая глава документальной повести («Версии заговора») убедительно доказывает это [235].
Основное, что не нравится А. В. Очману в моем скромном труде, — обвинения H. С. Мартынова в убийстве М. Ю. Лермонтова. Никакого убийства не было, был «честный дуэльный поединок» — в один голос трубят и Захаров, и Очман. Обе их работы являются неприкрытой попыткой обелить убийцу великого русского национального поэта. Сам, мол, виноват. Дерзкий и язвительный был, врагов наживал, над всеми насмехался. Сам де и вызвал Мартынова на дуэль (смерти желал!), на месте поединка посмел пресловутый «дуэльный кодекс» самого графа де Шатовиллара нарушать, отказываясь от своего выстрела и поднимая вверх руку с пистолетом, намереваясь выстрелить в воздух, а не убивать Николая Соломоновича. Желанием сохранить таким образом Мартынову жизнь, мол, де пытался сильно его оскорбить.
Чтобы обелить Мартынова, А. В. Очман пытается искусственно «увеличить» дистанцию между соперниками и убедить всех, что боевой офицер Мартынов «плохой стрелок» и попал в поэта совершенно случайно. Да и оружие, мол, в его руке было дрянное.
Дистанцию между дуэлянтами Очман «удлинил» с 10 шагов, указанных в воспоминаниях А. И. Васильчикова (что соответствует 6,6 м), аж до 15 метров [236], то есть в 2,5 раза! Он же утверждает, что из «кухенройтеров», которые применялись на поединке, попасть в противника очень сложно, тем более такому «плохому», по его мнению, стрелку, как Мартынов.
