Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал (читать книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
В плане с самого начала имелся изъян: восьми дивизий из необходимых Шлиффену просто не существовало. Историкам давно известно о возражениях военных кругов против увеличения численности вооруженных сил: Эккарт Кер подробно разобрал их в двадцатых годах {583}. Стиг Фёрстер указывал, что в Германии бытовал “удвоенный милитаризм”, а точнее — милитаризм двух сортов: “традиционный, пруссаческий, консервативный” (он доминировал в 1890–1905 годах) и “низовой”, “буржуазный” — его приверженцы “тяготели к крайне правым”, и он впоследствии взял верх {584}. С точки зрения приверженцев “низового” милитаризма в высшей степени желательно было (как выразился в 1897 году Вальдерзее) “не трогать армию”: долю офицеров аристократического происхождения сохранить на уровне 60 %, а долю военнослужащих унтер-офицерского и рядового состава из сельских районов оставить прежней {585}. Целью было оградить армию от “демократических и иных элементов, неуместных для [военного] сословия” (позднее об этом говорил прусский военный министр Карл фон Эйнем) {586}. Так военные консерваторы действовали сообща с Тирпицем и другими сторонниками развития линейного флота. В дальнейшем военные министры при увеличении оборонного бюджета открыто предпочитали тратить деньги на флот, а не на сухопутные войска. В 1877–1889 годах численность германской армии мирного времени не превышала 468 400 человек. В следующие семь лет армия увеличилась лишь до 557 430 человек, несмотря на две попытки ввести всеобщую воинскую повинность (в 1890 году этот шаг позволил бы призвать дополнительно 150 200 человек). Впоследствии имело место лишь минимальное увеличение, и численность армии по штатам мирного времени в 1904 году составляла чуть более 588 тысяч человек (рис. 1). Возможно, лучшим доказательством умеренности германского милитаризма служит консерватизм самих военных.
Рисунок 1. Численность германской армии мирного времени (1874–1914 гг.)
прим. Не учтена численность ландштурма (ополчения) и ландвера (территориальных войск).
Источник: Fцrster, Doppelte Militarismus.
Несмотря на противодействие консерваторов, к декабрю 1912 года (почти через двадцать лет после неудачной попытки рейхсканцлера Лео фон Каприви ввести всеобщую воинскую повинность) в армии многое изменилось. Правда, доля командиров аристократического происхождения уменьшилась незначительно, и среди высших чинов по-прежнему было множество фон Бюловов и фон Арнимов {587}. В целом же доля армейских офицеров дворянского происхождения упала с 65 до 30 %. Эта перемена оказалась особенно заметна в Генштабе. К 1913 году 70 % его офицеров не были представителями аристократии, а некоторые отделения (особенно важнейшее железнодорожное) почти полностью составляли выходцы из среднего класса {588}. Здесь господствовали настроения не охранительные, а технократические, и главным был враг не внутренний, а внешний: в первую очередь французская и русская армии. Самой заметной фигурой в новой военной меритократии был Эрих Людендорф. Еще в июле 1910 года он заявил, что “государство, ведущее борьбу за существование… должно использовать все силы и средства” {589}. В ноябре 1912 года Людендорф представил свои доводы в пользу введения всеобщей воинской повинности, причем в выражениях, которые напомнили эпоху Войны за освобождение [1813 года]: “Мы снова должны стать народным ополчением” {590}. В “Большом меморандуме” (декабрь 1912 года) Людендорф призвал увеличить на 30 % призыв годных к военной службе (увеличив норму призыва с 52 до 82 %, то есть до французского показателя), что в течение двух лет дополнительно дало бы вооруженным силам 300 тысяч новобранцев {591}. Это убедило, кажется, даже Бетман-Гольвега. Он заявил: “Мы не можем позволить себе упустить ни одного новобранца, который может носить каску” {592}. Консерваторам из Военного министерства радикальное значение плана Людендорфа было очевидно. Генерал Франц фон Вандель резко возразил: “Если продолжите в том же духе… то приведете немецкий народ на грань революции” {593}. В декабре 1912 года, когда кайзер на “военном совете”, по-видимому, поддержал идею увеличения армии, военный министр Иосиас фон Гееринген возразил, что “организация армии в целом, инструкторы, казармы и так далее не в состоянии принять столько новобранцев”. Гееринген даже осудил “сомнения… в нашей военной мощи”, возникшие в “частях армии” после “агитации пангерманцев и Германского союза обороны” {594}. Отвергнув предложенный Людендорфом план как нацеленный на “демократизацию” вооруженных сил, Гееринген добился перевода в Дюссельдорф на должность командира полка и подготовил альтернативный законопроект, предусматривающий увеличение армии лишь на 117 тысяч человек {595}.
Людендорф был прав. Военные законы 1912 и 1913 годов увеличили численность армии мирного времени до 748 тысяч человек. При этом в предыдущие годы вооруженные силы России и Франции росли еще быстрее. Общая численность русской и французской армий мирного времени в 1913–1914 годах составляла 2 миллиона 170 тысяч против 1 миллиона 242 тысяч у немцев и австрийцев. (Разница, таким образом, составляла 928 тысяч человек.) В 1912 году разрыв составлял 794 665 человек, а в 1904 году — всего 260 982 человек {596}. Следовательно, отмобилизованная германская армия насчитывала около 2,15 миллиона человек, к которым следует прибавить 1,3 миллиона австро-венгерских солдат. Вооруженные силы Сербии, России, Бельгии и Франции в военное время насчитывали в целом до 5,6 миллиона человек (табл. 9) {597}.
Таблица 9. Армии европейских стран в 1914 г.
источник: Reichsarchiv, Weltkrieg, erste Reihe, vol. I, pp. 38f.
Если учитывать общую численность призванных в 1913–1914 годах (585 тысяч против 383 тысяч человек), то очевидно растущее отставание. По данным германского Генштаба, 83 % годных к действительной службе французов (по сравнению с 53 % немцев) проходили ее (табл. 10) {598}. Правда, в России ежегодно призывали лишь 20 % контингента, но, учитывая огромную численность населения страны, это служило слабым утешением для Берлина {599}. Шлиффен в 1905 году признал: “Мы продолжаем похваляться своим большим населением… но в этих массах обучены и вооружены не все годные [к военной службе]” {600}. “Хотя население Германской империи составляло 65 миллионов человек, а Франции — 40 миллионов, — отметил семь лет спустя Бернгарди, — этот излишек населения являет собой мертвый груз, если соответствующее большинство новобранцев ежегодно не призывать и не учредить необходимый для их организации в мирное время аппарат” {601}. “Я сделаю все, что смогу, — пообещал в мае 1914 года Мольтке своему австрийскому коллеге Францу Конраду фон Гётцендорфу. — У нас нет превосходства над французами” {602}.