Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Коняев Николай Михайлович (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Где он пропадал с утра, станет понятно, если мы вспомним, что этот день, 23 мая, был объявлен днем национального траура евреев. И хотя в Петрограде еврейских погромов еще не было, но и здесь скорбели широко и торжественно…
«Во всех еврейских общественных учреждениях, школах, частных предприятиях работы были прекращены, — сообщает «Вечер Петрограда». — В синагогах были совершены панихиды по невиновным жертвам погромов. Состоялись также собрания, митинги, на которых произносились речи и принимались резолюции протеста против погромов» {113} .
И хотя Петроградскую ЧК вполне можно было считать «еврейским общественным учреждением», но все же Моисей Соломонович не мог позволить себе прервать ее работу. Поскорбев на панихиде, он вернулся в свой кабинет на Гороховой, чтобы попытаться «остановить торжество надвигающейся реакции» не словами, а делом.
Кроме Боброва в этот день арестовали и председателя Казанской районной продовольственной управы, где работал Бобров, Иосифа Васильевича Ревенко. А поздно вечером арестовали и «миллионера» В. П. Мухина.
Так получилось, что практически все арестованные 23 мая, в том числе и Бобров, и Ревенко, и Мухин, были потом расстреляны, но, видимо, с днем национального траура евреев это уже никак не связано…
А Моисей Соломонович Урицкий, разумеется, спешил.
Должно быть, он считал, что костяк «погромной» организации полностью сформирован им, потому что 24 мая аресты по делу «Каморры народной расправы» уже не проводились.
24 мая следователь Байковский приступил к допросам.
Это было первое дело двадцатитрехлетнего поляка.
В дальнейшем он сделает блестящую чекистскую карьеру, станет членом коллегии Саратовской ГубЧК, отличится в особом отделе 15-й армии, на расстрелах в Витебске, станет помощником Иосифа Станиславовича Уншлихта…
Но тогда, 24 мая, когда в его кабинет ввели Леонида Николаевича Боброва, чекистское счастье явно отступило от Владислава Александровича…
Леониду Николаевичу Боброву было шестьдесят лет.
Родился он в дворянской семье, получил высшее юридическое образование, работал присяжным поверенным.
Он был организатором Общества русских патриотов и членом Союза русских людей…
14 декабря 1905 года в составе делегации Союза русских людей Леонид Николаевич был представлен государю и произнес краткую речь. Бобров участвовал практически во всех монархических съездах и совещаниях, а на IV Всероссийском съезде Объединенного Русского Народа в Москве сделал доклад «Новый способ разрешения еврейского вопроса».
Всю жизнь Леонид Николаевич прожил в Москве, но во время войны организовывал работу госпиталей и снабжение их, долгое время жил в Одессе и Кишиневе, а перед революцией оказался в Петрограде.
Здесь он жил с семнадцатилетней дочерью Лидией и работал на скромной должности статистика в Казанской продовольственной управе с окладом в 800 рублей.
Шестьдесят лет — возраст, когда многое остается позади.
В восемнадцатом году для Леонида Николаевича позади остались не только молодость, богатство, любовь, но и страна, в которой он вырос и которую так горячо любил…
«Многоуважаемая Дарья Александровна!
Я так долго не писал Вам, что за это время, может быть, во второй раз был у Вас похоронен, так что второй раз приходится вставать из гроба и Вам напоминать о своем существовании.
Много воды утекло с тех пор, как я получил Ваше последнее вообще и первое в Петроград милое, премилое письмо. Оно было так просто и так ясно написано. Я долго жил под его впечатлением, и мне вновь захотелось побеседовать с Вами…
Я, правда, немного опасаюсь, как бы не ошибиться. Я так далек теперь от всякой политики, что совершенно не знаю, к какому государству принадлежит теперь Кишинев. Может быть, Вы вошли в состав Украинской Рады, может быть, у Вас вывешено на видных местах: «ПРОСЯТ ПО-РУССКИ НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ», и мое послание Вы сочтете за дерзкое обращение, правда, Вам знакомого, но все же представителя государства, состоящего во вражде с Вашим государством» {114} .
Спасительная ирония — это последнее прибежище порядочного человека, живущего в разворованной проходимцами стране, не спасает уже. Явственно прорывается в строках письма горечь, и, может, поэтому Леонид Николаевич и не отправил адресату своего послания…
Самообладание и чувство собственного достоинства Леониду Николаевичу Боброву удается сохранить и в застенке Урицкого.
При всем желании не найти в протоколах его допросов ни страха, ни угодничества. Нет здесь и той бравады, которая возникает, когда человек пытается перебороть страх.
Спокойно и уверенно звучит голос…
«Что касается моей политической жизни… то до отречения Государя от престола я был монархистом, кроме того, состоял членом общества «Союза русского народа»… «Союз русского народа» ставил своей задачей поддержание в жизни трех основных принципов: православие, самодержавие и русскую национальность» {115} .
И сейчас-то нелегко признаться в стремлении поддерживать русскую национальность, но какое же мужество требовалось от человека, чтобы произнести эти слова в Петроградской ЧК!
Известно, что монархист чтит Божественное начало в душе Государя и через любовь к нему возвышается до рыцарства.
Это мы видим и на примере Леонида Николаевича.
«После отречения… — говорил он на допросе, — партия монархистов потеряла свое значение, я остался беспартийным и за последнее время перестал совершенно работать на политическом поприще, так как проводить в жизнь свои взгляды при теперешних обстоятельствах считал бесполезным».
Мысль философа Ивана Ильина о монархе, который живет в скрещении духовных лучей, посылаемых его подданными, и является центром единства народа, выражением его правовой воли и государственного духа, может быть, никогда и не формулировалась Бобровым так четко, но была близка ему, осуществлялась им в самой жизни.
Он обладал развитым иррационально-интуитивным монархическим самосознанием и считал Судьбу и Историю делом Провидения.
«По моему мнению, все политические партии, старающиеся свергнуть Советскую власть, бессильны порознь что-либо сделать без внешней помощи и все их попытки напрасны…» — отвечал он следователю, по сути дела, повторяя высказывание Владимира Митрофановича Пуришкевича: «большевики в настоящее время представляют собою в России единственную твердую власть».
Совпадение поразительное…
И к Боброву, и к Пуришкевичу Советская власть была настроена особенно непримиримо и, признавая несокрушимость большевизма, они, разумеется, не рассчитывали на смягчение участи, нет, слова эти — свидетельство ясности ума, умения отказаться от иллюзий, ясно и трезво взглянуть в глаза беде.
Суета игры в партии и партийки не способна была преодолеть духовный кризис общества, с преодоления которого и следовало начинать возрождение монархии, а значит, и государственности России…
Чтобы точнее представить душевное состояние Леонида Николаевича в мае восемнадцатого года, нужно вспомнить — миновало не многим более года с того дня, когда, окруженный толпою продавшихся, запутавшихся в собственных интригах сановников и самовлюбленных политиков, государь подписал отречение.
Травля этого последнего российского государя, длившаяся все годы его правления, привела к тому, что, стремясь избежать гражданской войны, он согласился на отречение, и в результате народ вел гражданскую войну без государя и не за государя.
И тут нельзя не вспомнить и другую мысль Ивана Ильина о «жертвенности совестного сознания»…
В мае восемнадцатого года за спиной у 50-летнего Николая II осталась тобольская ссылка, бесконечные унижения от хамоватых комиссаров, а впереди была страшная ночь в Ипатьевском доме…
