Социология политики (Сравнительный анализ российских и американских политических реалий) - Ашин Г. К.
Ненормативность. Эмпирическое исследование, используемое для приобретения научного знания, обращено на выяснение того, что и почему происходит или могло бы произойти в будущем. Оно не ставит своей целью оценить, хорош или плох объект исследования или каким он должен быть, даже если бы эта оценка могла оказаться полезной в такого рода определениях. Один из классиков социологической науки Эмиль Дюркгейм на этот счет заметил, что «наука, как и искусство и промышленность, находится вне нравственности». [8] Для обозначения этого отличия социологи пользуются терминами «нормативный»(т. е. подчиняющийся действию каких-то установленных норм и ценностей, контролируемый, регулируемый с их помощью) и «ненормативный». Нормативное знание оценивает явление с точки зрения оценочных категорий и несет в себе отчетливый оттенок долженствования. Научное же знание, будучи изначально эмпирическим, ненормативно. Оно, прежде всего, констатирует наличие или отсутствие того или иного факта или феномена и/или устанавливает наличие или отсутствие связей между различными явлениями и фактами.
Это не означает, конечно, что эмпирическое исследование проводится в ценностном вакууме. Ценности, разделяемые исследователем, очень часто определяют предмет его исследовательских интересов (между прочим, и сами ценности довольно часто становятся объектом научного изучения). Например, исследователь может чувствовать, какую серьезную проблему представляет собой преступность; при этом на основании разделяемых им ценностных установок он считает, что усиление жестокости наказания могло бы сократить преступность. Это его право. Однако проверка предположения, что ужесточение наказаний снизит показатели преступности, должна быть проведена таким образом, чтобы разделяемые исследователем ценности при этом не оказали влияния на результаты исследования и их трактовку. Ответственность исследователя заключается в том, чтобы провести проверку гипотезы без предубеждений. Ответственность же других ученых состоит в том, чтобы оценить, подтверждаются ли выводы, сделанные исследователем, насколько они убедительны, базируются ли они на валидной [9] информации. Научные принципы и методы исследования помогают уяснить как исследователю, так и тому, кто оценивает, насколько выводы исследователя соответствуют поставленной перед ним задаче.
Знание здравого смысла обычно также не является нормативным, поскольку опирается прежде всего на прагматические оценки окружающей реальности. Что же касается мифологического и идеологического знаний, то они, конечно же, нормативны по самой своей природе. В мифологическом знании эту природу достаточно отчетливо выражают как предписания того, что можно и чего нельзя, содержащиеся в любом вероучении, так и морализирующий характер мифов, как это выразил А. С. Пушкин: «Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Идеология также довольно определенно указывает своим сторонникам, что такое хорошо и что такое плохо, – уже в силу того, что она изначально призвана не только отражать, но и защищать интересы той или иной социальной группы – будь то классовая, этническая, религиозная или профессиональная группа. Достаточно четко, к примеру, сформулировал суть нормативности идеологического подхода В. И. Ленин, для которого не было нужды в изучении социальных функций так называемой общечеловеческой нравственности: «Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата». [10] Очевидно, что ни о какой беспристрастности, ненормативности здесь не может быть и речи.
Передаваемость. Даже если исследователи будут стараться свести к минимуму воздействие своих личных предубеждений, осуществляя наблюдения и накапливая информацию, достичь объективности в целом часто бывает нелегко. Поэтому роль четвертой характеристики научного знания в том и состоит, чтобы вытеснить или устранить личностные предубеждения, которые могут проникать в исследовательскую деятельность. Когда мы говорим, что научное знание передаваемо, то имеем в виду не только и не столько то, что его содержание может быть сформулировано, разъяснено и понято другими. Суть передаваемости прежде всего в том, что открыт сам метод, техника процесса познания, а потому познания могут быть проанализированы и воспроизведены. Наука, по утверждению американского исследователя Алана Исаака, – это «социальная активность, охватывающая нескольких или многих ученых, анализирующих и подвергающих друг друга проверке и критике с целью продуцирования более достоверного знания». [11]
Для того чтобы знание было передаваемым, исследователь в своих научных сообщениях и отчетах должен достаточно точно определить, какие именно данные собраны и каким образом они анализировались. Ясное описание процедуры исследования позволяет другим ученым, может быть, иным способом, независимым от первого, оценить его достоинства. Оно позволяет также другим исследователям собрать аналогичную информацию об иных схожих явлениях и самим проверить утверждения оригинала. Если результаты оригинала не воспроизводятся при использовании таких же процедур другими учеными, они могут быть признаны неправильными. Хотя это, конечно, не означает, что научное знание накапливается главным образом путем точного повторения какого-то одного исследования многими исследователями. Напротив, часто процедуры исследования – иногда даже преднамеренно – изменяются, чтобы проверить, получатся ли подобные результаты при других условиях.
Таким образом, упущения, сделанные при проведении исследований одними учеными, часто заставляют других сомневаться и осуществлять проекты собственных проверок. Это было бы невозможным, если бы они не публиковали ясного описания своих исследовательских проектов и методов. Описание методов и результатов позволяет лучше оценить выводы и дает возможность другим провести дальнейшие исследования, скорректировав проект и способы измерения. Результаты новых исследований затем могут быть сравнены с предшествующими результатами – так формеруется целостное представление о социальном явлении. Таким путем сведения о частном аспекте социальной или политической жизни могут накапливаться и, надо надеяться, становятся все более информативными.
Вряд ли знание здравого смысла является в такой же степени передаваемым, как научное знание. Конечно, существует некий общий для данного сообщества людей социальный опыт познания окружающего мира и обращения с ним – опыт, усваиваемый каждым человеком в ходе социализации и помогающий приобрести элементарные сведения об этом мире и навыки повседневной жизнедеятельности, составляющие основу знания здравого смысла. Однако в конечном счете это знание приобретается каждым человеком в одиночку, и, скажем, обращенная к кузнецу-практику просьба объяснить, почему он нагревает металл перед ковкой именно до такой температуры (цвета) и почему это надо делать именно так, как делает он, а не иначе, может вызвать лишь недоуменное пожатие плечами: для него это очевидно.
То же самое относится к мифологическому знанию. Ни один священнослужитель, ни один жрец или шаман не сумеет внятно и убедительно пояснить, каковы механизмы действия его молитв или заклинаний. Он может рассказать вам, какой должна быть последовательность действий, какие слова в какой момент необходимо произнести, но почему именно эти действия и эти слова, а не другие, необходимы в данный момент, а не в другой – это выше его разумения. Стало быть, понастоящему научить вас этому (то есть в подлинном смысле передать свои знания) он не в состоянии. Мы же говорим, что именно от «научить» и берет свое начало «наука», т. е. процесс научения. Мы не отрицаем существования, а тем более – социальной значимости знания, основанного на вере. Однако ни один из его обладателей, даже из числа тех, кто умеет эффективно пользоваться таким знанием для каких-то практических нужд, не в состоянии толково объяснить окружающим, почему это происходит именно так, а не иначе, и при каких условиях события могли бы двигаться в ином направлении. Словом, как справедливо отмечал один из самых известных и загадочных в истории прорицателей Мишель Нострадамус, «познание как результат интеллектуального творчества не может видеть оккультное…». [12] Поэтому научное знание в отличие, скажем, от имплицитного знания здравого смысла выступает полной противоположностью ему: оно эксплицитно, т. е. явно сформулировано с помощью вербального выражения (от лат. explicite – ясно, разборчиво, отчетливо выраженное).
