Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Оппоков Виталий (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
Не посмел или не пожелал сказать князь Ухтомский всю правду до конца, в любом случае его вывод требует логического продолжения, а точнее — других акцентов: японцы скорее бы разозлились на гостя, отдавшего предпочтение танцовщицам перед глубоко почитаемыми храмами, за оскорбление святынь, нежели за то, что эти святыни ему показали.
Почему же свидетель допускает столь очевидные противоречия при описании инцидента? Да потому, что он твердо знает: покушения не было, и цесаревича только напугали и предупредили.
К этому же мнению пришли и офицеры русской эскадры, ожидавшей в японском порту Сасебо возвращения из странствия по Японии цесаревича-путешественника.
21 апреля (11 мая) 1891 года эскадру взволновали слухи о каком-то трагическом происшествии, приключившемся с царственной особой. Слухи подтвердились затребованием в Киото корабельного врача для оказания помощи то ли тяжело раненному, то ли умирающему наследнику. Вечером стало известно: на Николая Александровича покушался жандарм, ударив его самурайской саблей по голове, но все обошлось благополучно.
Моряки с облегчением вздохнули: хорошо, что жив, иначе бы — быть войне. И тут же стали недоумевать и вслух рассуждать. Позвольте — это как так, жандарм, самурайской саблей, по голове?! И жив?? Уж на эскадре знали, что такое самурайский клинок, у многих офицеров имелось это превосходное оружие, приобретенное здесь же, в Японии. Да в умелой руке, а жандармская, конечно же, такая, достаточно одного удара, чтобы разрубить тело пополам… «Вот не сошел бы на берег, остался бы на эскадре, ничего бы такого и не было», — то тут, то там слышалось чье-нибудь иносказательное замечание. А в офицерских кают-компаниях, зная нрав наследника, рассуждали более откровенно: видимо, тут что-то не так, не иначе как сам наследник попал в неприятную историю, иначе не сносить бы ему головы: побыстрее бы возвращался на корабль да домой…
Переживали за непутевого цесаревича, как за шкодливого младшего брата, опасались, как бы еще чего не произошло. Вместе с тем неприятность с наследником престола воспринимали как оскорбление России, но, не зная обстоятельств происшествия, не ведали, кого винить в содеянном. Впрочем, догадывались. И это выразилось в том, как происходила встреча Николая, приехавшего в Сасебо из Киото в сопровождении свиты.
Лишь только в порту появился почетный кортеж, на европейских судах, стоявших здесь на якоре, зазвучало российское «ура». Но на русских кораблях царила гробовая тишина. Русские моряки, душой чувствуя, кто мог быть инициатором чрезвычайного происшествия, не желали присоединять свои голоса к интернациональному хору, славившему царственную родню европейской элиты. И лишь только тогда, когда Николай ступил на русскую территорию — родную корабельную палубу, когда угомонился буржуазный интернационал, прогремело истинно русское приветствие наследнику русского престола.
Военные моряки знали толк в том, о чем судачили между собой: пожелай самурай Тсуда Санцо покуситься на жизнь российского принца, не сносить тому головы. Но самурай-жандарм, не желая лишать жизни непочтительного к японским святыням высокородного чужеземца, выполнял, похоже, лишь роль наемного «пугалыцика»… Не исключено, что те, кто нанимал его, подвигнули Тсуду на преступный шаг с мотивом отмщения за нанесенное японскому народу оскорбление, может, соблазнили высоким гонораром, причем, как свидетельствуют факты, он не сразу решился на столь рискованный поступок.
«Злодей Тсуда Санцо стоял между охранителями безопасности Августейшего гостя Японии», — писал князь Ухтомский. Но ведь он, Тсуда, находился в охранении, которое отбиралось властями со всем тщанием, и утром, когда процессия направлялась в дом губернатора на завтрак. Решился же наказать «обидчика японского народа» лишь тогда, когда почетные гости и эскорт двигались в обратном направлении, то есть в средине дня. Что могло подтолкнуть Тсуду к выполнению замысла организаторов инцидента, если они действительно имелись?
Джинрикша с российским принцем двигалась впереди джинрикши с принцем греческим. Кузены, разгоряченные обильным угощением за затянувшимся завтраком, на ходу перебрасывались всевозможными замечаниями и шуточками. Произнес какую-то реплику и Ники, повернув голову к Джорджи, именно в тот момент, когда его коляска поравнялась со стоявшим в охранном оцеплении Тсудой. С царственных губ могла сорваться уловленная жандармом какая-то непристойность.
«Лишь только джинрикша Его Величества проехала мимо него, — вспоминал Ухтомский, — он выскочил из рядов и, обнажив саблю, нанес справа, несколько сзади, между джинрикшей и правым возницей, с размаху и держа саблю обеими руками, удар по голове Цесаревича, который, обернувшись и видя, что злодей замахивается второй раз, выскочил из коляски…»
Именно за уточнение подробностей своего позорного бегства с места события, что «позволил себе» впоследствии Барятинский, так разгневался на князя Николай. Эти подробности, конечно же, прояснили бы, что удар «мистик-самурай» нанес не с целью убийства острием клинка, а ради наказания — плашмя. Не зря, возможно, и с подачи того же зубоскала Барятинского, после поражения в Русско-японской войне, после того, как Россия лишилась выгодных военно-морских баз на Дальнем Востоке, инцидент в Оцу высмеивался остряками, как шлепок по царскому затылку с последующим порт-артурским пинком ниже пояса.
Но это было позже, когда незадачливый Николай стал уже не только императором, но и приобрел, можно сказать, образ ходячей революционной ситуации. В Оцу же события разворачивались следующим образом.
Перепуганный нападением наследник убежал, а подбежавшие к нападавшему жандармы скрутили того, впрочем, даже не сопротивлявшегося. Нашлась работа и для джинрикшей, которые пустились вдогонку за прытким, потерявшим голову не от удара, а от испуга цесаревичем. Догнали, уважительно остановили, посадили на скамейку возле одного из домов. Первое, что ощутил Николай, приходя в себя, это последствия от своего недостойного поведения, это чувство собственной вины, это реакцию сурового отца, которого он, предположительно, должен предать по настоянию безжалостного длиннорукого кузена Вильгельма.
«Первые слова Его Высочества, когда его усадили на скамейку соседнего дома, — вспоминал князь Ухтомский, — были: „Это ничего, только бы японцы не подумали, что это происшествие может что-либо изменить в моих чувствах к ним и признательность Мою за их радушие“.
Ухтомский подтвердил и легкость удара, нанесенного самураем наследнику, а также предположения, которые высказывали офицеры эскадры по этому поводу. [11] Он писал: „Тут же подошел доктор Рамбах и сделал Его Высочеству крепкую перевязку. Во время этой перевязки Цесаревич приветливо разговаривал о случившемся с пораженными ужасом и донельзя растроганными лицами обеих свит… Хотя самочувствие Его Высочества и подавало надежду на то, что рана Его не представляла опасности, тем не менее вполне успокоительные сведения могли быть получены только по приезде в Киото и после того, как выписанные с эскадры доктора сделали к вечеру вторую перевязку…“
Николай, оправившись от испуга и легкой раны, согласившись на жестокое приглашение к цареубийству в обмен на личную жизнь и российский престол, пожелал продолжить путешествие. Но Александр III, узнав о случившемся, решил точно так же, как и в корабельных кают-компаниях офицеры: хватит, пора домой, а то непредсказуемость в поведении наследника может привести и к худшему.
Возвращался Николай домой через роковой датский замок с тяжелым сердцем: понимал, что предает отца, отступает от православной веры, от имени которой после устранения Александра III должен был быть богопомазанным на царение.
Не потому ли прослыл впоследствии богобоязненным и богомольным, порой даже чрезмерно? Замаливал тяжкий грех? Не потому ли поспешно отказался от трона и за себя, и за сына? Не потому ли последний российский император, которому в 2008-м устроят чествования по случаю 140-летия со дня его рождения и 90-летия со дня „мученической гибели“, исчез с поля зрения в июле 1918-го, объявившись, по пересудам и публикациям, в виде безвестного старца? Неужели повторил выходку Александра 1 с мнимыми похоронами, таинственным перевоплощением в иную личность? По поводу такой метаморфозы Л.Н. Толстой писал: „Еще при жизни старца Федора Кузьмича, появившегося в Сибири в 1836 году и прожившего в разных местах двадцать семь лет, ходили про него странные слухи о том, что это скрывающий свое имя и знание, что это не кто иной, как император Александр Первый; после же смерти его слухи еще более распространились и усилились. И тому, что это был действительно Александр Первый, верили не только в народе, но и в высших кругах и даже в царской семье в царствование Александра Третьего. Верил этому и историк царствования Александра Первого, ученый Шильдер“. [12]
