Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Ольденбург Зоя (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

3. Арагонский король

Втравив христианнейшего Арагонского короля в скандальное предприятие, сделавшее его в глазах общественного мнения покровителем еретиков, граф Тулузский не без оснований мог надеяться, что война наконец покажет свое настоящее лицо. «Священная война» против ереси, которая сама по себе уже не интересовала ни одну из воюющих сторон, наконец станет заурядной захватнической войной, развязанной на христианской земле беспардонным авантюристом при поддержке нескольких амбициозных прелатов.

Папа колебался лишь мгновение. Введенный в заблуждение прелатами, которые, надо полагать, не постеснялись сгустить краски себе в оправдание, Иннокентий III резко переменил позицию и стал журить гордого Педро II, как отбившегося от рук дитятю: «Вот указания, которые Твоей Милости предлагается выполнить неукоснительно, иначе... мы будем вынуждены пригрозить тебе божественным неудовольствием и принять против тебя меры, которые нанесут тебе огромный и непоправимый ущерб» (письмо от 21 мая 1213 года).

Педро II, обиженный, может, слегка и утрированно, неблагодарностью папы, которому он всегда служил верой и правдой (и к тому же весьма недовольный, что Иннокентий III отказался дать ход его бракоразводному процессу с Мари де Монпелье), не обратил на угрозы никакого внимания. Он уже начал готовиться к военным действиям, прекрасно зная, что Монфора можно обуздать только силой. В Тулузе, где собрались войска, он получил папское послание, пообещал для виду повиноваться, но даже и не подумал бросить своих.

Силы Арагонского короля намного превосходили силы Монфора, а его военный опыт и мудрость подсказывали ему, что в конце концов побеждает всегда тот, кто прав. «Он собрал, – гласит „Песнь...“, – весь народ своей земли, и войско получилось отменное и большое. Он объявил, что идет на Тулузу сразиться с крестоносцами, опустошившими и разрушившими страну. Граф Тулузский запросил у него пощады, дабы не были его земли выжжены и разорены, ибо сам он никому в мире не делал зла» [94].

Педро II вернулся в Барселону, где собрал войско в тысячу всадников; в кампании приняли участие лучшие воины Арагона и Каталонии. Надо полагать, для короля, которого потом именовали не иначе как «славный», эта война была просто поводом наложить руку на Лангедок; вместе со своими всадниками он шел защищать окситанское рыцарство, униженное французами с севера, свободу своих братьев и дело «Parage», т. е. «courtoisie» – так на языке «ок» называли дух утонченной светской культуры. Это слово, чей смысл, как и смысл многих других слов, ослабел и стерся с веками, восходит к эпохе высочайших моральных ценностей светского общества. Наивысшим комплиментом прекрасной даме, который мог произнести страстный влюбленный, было это самое слово «courtoise», и рыцари у продолжателя Гильома Тюдельского бессчетное число раз повторяют выражение «Parage», вкладывая в него божественный смысл.

Песни трубадуров дают нам прекрасное представление об этом настроении умов. Хотел он этого или нет, но король сражался за судьбу цивилизации и национальной традиции. «...Дамы и их возлюбленные вновь обретут потерянную радость», – пел Рамон Мираваль, восхваляя победу Педро II. Напрашивается вопрос, чем же обездолила война и дам, и их возлюбленных? Идет ли речь только о разлученных семьях и о рыцарях, обреченных на изгнание? Под угрозу уничтожения был поставлен весь стиль жизни, где куртуазная любовь, с ее блеском, изысканностью, непостижимой дерзостью и безмерным героизмом, служила символом устремлений жаждущего духовной свободы общества.

Согласно Гильому Пюилоранскому [95], Симон де Монфор накануне битвы при Мюрете перехватил письмо Арагонского короля к одной из знатных тулузианок, в котором король утверждал, что он пришел прогнать французов исключительно из любви к ней. Даже если это письмо, согласно «Истории графов Тулузских» Молена де Сен-Жона, было адресовано одной из сестер короля (король как добрый феодал пекся об интересах своей семьи и не скрывал этого), подобная деталь говорит отнюдь не о фривольности Педро II: согласно куртуазной традиции, для рыцаря было почетно совершить в честь своей дамы какой-нибудь славный подвиг. Даже если предположить, что тайные устремления Арагонского короля не были стопроцентно рыцарскими, нам интересна сама атмосфера, в какой разворачивалась подготовка этой кампании. Как в окружении короля, так и в лагерях его союзников воины сознавали, что идут на борьбу за прекрасный «Parage», за цивилизацию (хотя само это слово – анахронизм) против варварства северных народов. Надо признать, что Симон де Монфор не подал своим противникам никакого повода для лестной оценки моральных качеств французского рыцарства. А вот что было очень важно, так это постоянное присутствие в лагерях варваров представителей католической Церкви.

Когда епископы из свиты Монфора, напуганные внушительным видом армии, готовившейся к маршу против них, попытались вступить с королем в переговоры, он их не принял, заявив, что прелаты с вооруженным эскортом не нуждаются в пропуске. Невозможно было яснее дать им понять, какое презрение внушала ему эта война, непрерывно норовящая извлечь выгоду из своей двусмысленной «святости». Не для того он собирал лучших бойцов и привел к Тулузе цвет своего рыцарства, чтобы потом услышать, что, сражаясь с Симоном де Монфором, он сражается с самим Господом. В это, однако, верили или стремились верить в лагере Симона. Монфор был напуган, поскольку на тот момент – сентябрь 1213 года – он, кроме старой гвардии, располагал только слабым подкреплением, присланным епископами Орлеана и Оксера. А коалиционная армия насчитывала более 2000 всадников да около 50000 набранных в Лангедоке пехотинцев, куда входили и рутьеры, и городское ополчение, в основном тулузцы и монтальбанезцы.

Войдя в Тулузу триумфатором, с помпой и праздником, Педро II, готовый к походу на Монфора, развернул знамена близ Мюрета, «благородного, но слабо укрепленного замка, который обороняли 30 рыцарей и пехотинцы Монфора» (Петр Сернейский). Осада началась 30 августа; Монфор, узнав об этом, примчался во главе своих отрядов. По дороге, сознавая тяжесть ситуации, он остановился в цистерцианском аббатстве и посвятил Богу свой меч: «О Господи! О благословенный Иисусе! Ты выбрал меня, недостойного, продолжить войну. Нынче я кладу оружие на Твой алтарь, чтобы, сражаясь за Тебя, добиться справедливости в ратном деле» [96]. Весьма своевременное изъявление благочестия: при недостатке веры армии в свои силы необходима была экзальтация, дающая уверенность, что бой пойдет за дело Господне.

Однако, как видно, епископы (Орлеанский, Оксерский и беглый епископ Тулузы Фульк, бывший теперь неотлучно при крестоносцах) не надеялись на чудо и пытались задобрить короля, предварительно еще раз торжественно отлучив врагов (среди которых Арагонский король назван не был). Монфор прервал словопрения, понимая, что они ни к чему не приведут.

12 сентября началась битва. Симон знал, что его армия рискует попасть в окружение, и, оттесненный обратно в замок Мюрет, попытался мощным ударом разделить отряды противника. «...Если мы не можем отодвинуть их шатры, нам остается атаковать прямым броском» [97], – сказал он на военном совете.

Союзная армия надежно укрепила свои шатры на высотках над равниной, километрах в трех от замка, построенного на берегу Гаронны. Раймон VI, хорошо зная неприятеля, предложил подождать атаки в лагере, отразив ее залпами арбалетчиков, а затем контратаковать и окружить противника в замке, где он наверняка быстро капитулирует. Совет был хорош, но ему не последовали. В этой войне, где он, граф Тулузский, был и главным заинтересованным лицом, и главной жертвой, в тот миг, когда он получил возможность взять реванш, его лишили права слова. Родственники короля (в особенности Микель де Луэция) подняли на смех его план, а самого его обвинили в трусости. Уязвленный, Раймон VI ретировался в свой шатер.