Воспоминания бывшего секретаря Сталина - Бажанов Борис (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
На обратном пути я проезжаю советскую границу у Белоострова — до Ленинграда 30 километров. Проводник напоминает: «Граждане, вы уже в советской России — присматривайте за багажом». Я смотрю в окно на пейзаж. Одна перчатка у меня на руке, другую я кладу на сиденье. Через минуту я смотрю и обнаруживаю, что эту другую перчатку уже спёрли.
Я возвращаюсь к привычному подсоветскому быту. В Народном комиссариате Финансов постоянная большая статья расходов — закупка новых лампочек. У населения острая недостача электрических лампочек, и сотрудники наркомата их вывинчивают и уносят домой. Нарком Сокольников находит гениальный выход: заводу, поставляющему лампочки, предписано гравировать на каждой лампочке: «украдено в Наркомфине». Кражи сразу прекращаются, уносящий к себе лампочку свою кражу подписывает.
Из скандинавских стран я возвращаюсь со странным впечатлением, как будто я высунул голову в окно и подышал свежим воздухом.
В отличие от Высшего Совета моя работа в Наркомфине серьёзна и меня порядком затягивает.
До революции при Министерстве финансов был Учёный комитет, группировавший лучших финансовых специалистов, в большинстве профессоров. Нарком Финансов Сокольников создаёт при Наркомфине в качестве одного из его управлений финансово-экономическое бюро, выполняющее функций Учёного комитета. Оно делится на Институт экономических исследований и Конъюнктурный институт. Сокольников приглашает в них лучших специалистов, в большинстве старых консультантов довоенного Министерства финансов. Марксистов и коммунистов среди них нет. Сокольников ставит их в хорошие условия, их мнения высоко ценятся, и слушая их советы, блестяще проводится трудная и сложная денежная реформа, создаётся твёрдый золотой рубль и упорядочиваются финансы. Наблюдает за деятельностью этого Бюро член Коллегии Наркомфина профессор Мечислав Генрихович Бронский. Впрочем, когда я спрашиваю у Сокольникова, действительно ли Бронский профессор Сокольников отвечает, улыбаясь: «Каждый может считаться профессором, поскольку не доказано обратное». Настоящая фамилия Бронского — Варшавский. Он — польский еврей, очень культурный и начитанный, старый эмигрант (был с Лениным), занимавшийся журнализмом. Большевистского духа у него очень мало. Административных талантов тоже никаких. За Финансово-экономическим бюро он никак не надзирает. Главное его занятие, и оно единственное, которое его интересует, — это издание толстейшего ежемесячного журнала «Социалистическое хозяйство». По мысли Бронского, он должен быть лучшим экономическим журналом в Советской России. Так оно, вероятно, и есть. Кроме того, Бронский редактирует ежедневную «Финансовую газету». Но Финансово-экономическое бюро предоставлено самому себе, и пока как будто никакого ущерба от этого нет. Сокольников предлагает мне им руководить. Он кроме всего прочего имеет в виду мою политбюровскую осведомлённость по всем вопросам хозяйства и рассчитывает, что я смогу сделать работу Бюро более близкой к текущей финансово-экономической практике; действительно, будучи далёкими от органов практических решений, профессора Бюро более склонны к абстрактной теоретической работе, чем к практической.
Собственно, я прихожу на эту работу уже антикоммунистом. Все профессора в сущности тоже антикоммунисты. Но они меня считают доверенным коммунистом режима и смотрят на меня как на врага. Самое забавное то, что они питают иллюзии, будто с коммунистическим режимом можно работать и делать полезную работу для страны. Я на этот счёт гораздо осведомленнее их.
Во всяком случае, назначение в качестве их начальства очень молодого коммуниста они воспринимают как тяжёлую угрозу их вольной и независимой жизни. Директор Института Экономических Исследований Шмелёв приходит от их имени к Сокольникову и говорит, что профессора собираются оставить Наркомфин, не видя возможности работать в обстановке, которую создаст новый начальник, молодой коммунист, который по возрасту также не может иметь для них никакого авторитета. Сокольников улыбается и говорит: «Давайте возобновим этот разговор через месяц. Вы насчёт вашего нового начальства совершенно ошибаетесь».
В течение первых же двух недель всё меняется. Старые и опытные основные профессора, бывшие ещё консультантами царского министерства финансов, — Гензель, Соколов, Шмелёв — с удивлением обнаруживают на заседаниях Института, что я не только превосходно разбираюсь во всех финансово-экономических проблемах, но имею перед ними огромное преимущество — я знаю, что реально, что подходит для правительственной политики, куда и как нужно практически направить работу (всё это я знаю по работе в Политбюро). На заседаниях Конъюнктурного института я тоже даю нужные указания, которые направляют в нужную сторону работу института; но и по их специфической отрасли, в которой они считают себя непревзойдёнными специалистами, я с ними в сущности на равной ноге — на первом же заседании я предлагаю ввести в число конъюнктурных индексов предсказания эволюции рынка индекс проходимости дорог гужевого транспорта, который сразу же оказывается одним из самых ценных для предсказания эволюции по рынку пищевых продуктов. Кроме того, у меня с ними быстро устанавливаются превосходные отношения. Ячейка и мелкие коммунисты уже пытались их грызть, проявляя партийную бдительность по отношению ко всем этим «подозрительным спецам». Я одёргиваю ячейку — по моей работе в ЦК я для неё авторитет — и заставляю её оставить профессоров в покое.
Через две недели Шмелёв приходит к Сокольникову а заявляет, что профессора берут все свои заявления о новом начальнике обратно и что работа с ним превосходно наладилась.
Она будет идти всё время образцово. С Бронским у меня тоже превосходные отношения — он человек симпатичный, большевистского в нём почти ничего нет. Кстати, он занимает часть той большой квартиры, в которой живут Вениамин Свердлов и его жена, у которых я бываю.
Едва ли не самым симпатичным из моих новых подчинённых является директор Конъюнктурного института профессор Николай Дмитриевич Кондратьев. Он — крупный учёный, человек глубокого ума. Конъюнктурный институт создавал он, и в новом в России конъюнктурном деле своими наблюдениями и контролем над эволюцией хозяйства оказывает крупнейшие услуги руководящим экономическим органам и прежде всего Наркомфину. Конечно, в основе его работы лежит та же наивная иллюзия, что с большевистской властью можно работать: не совсем же они дураки и должны понимать, что знающие люди и специалисты нужны и полезны. Как и другие крупные специалисты-консультанты Наркомфина, он верит в пользу своей работы и не понимает волчьей сущности коммунизма. Он работает также в сельскохозяйственной секции Госплана.
Скоро ему приходится узнать, с какой властью он имеет дело. В Госплане, стремясь к разумной сельскохозяйственной политике, он исходит в своих советах из того, что стране нужно увеличение крестьянской продукции, а для этого надо не дёргать крестьянство беспрерывным науськиванием сельских лентяев и паразитов против работающих и хозяйственных крестьян, что составляет суть большевистской «классовой борьбы» в деревне, а дать возможность спокойно работать.
Но в Госплане бдит и хватает спецов за ноги коммунистическая ячейка. Там нет Бажанова, который мог бы на неё цыкнуть. И коммунисты подымают дикий вой — Кондратьев рекомендует отказаться от большевистской борьбы в деревне, «кондратьевцы» требуют ставки на кулака, «кондратьевщина» — вот как выглядит сегодня контрреволюция в деревне. Подымается шум, печатаются статьи в «Правде», объявляется поход против «кондратьевщины». Какая-то мелкая коммунистическая рвань изо всех сил старается делать карьеру на своей бдительности — открыли и разоблачили скрытого классового врага. Добить его! Конечно, на всю эту травлю, ведущуюся на страницах печати, бедный Кондратьев не имеет возможности ответить ни одной строчки — за ним «Правда» права голоса не признаёт. Он очень удручён. Ячейка Наркомфина тоже пытается в него вцепиться — ведь сигнал дан «Правдой».
