Двенадцать поэтов 1812 года - Шеваров Дмитрий Геннадьевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗

Забавная, нарочито окарикатуренная некоторыми современниками, фигура Петра Ивановича Шаликова плохо вписывалась в апокалиптическую картину гибели Первопрестольной. Кто-то не очень верил в его московские мытарства, а кто-то верил, но упрекал: как же так, гордый Грузинец (одно из его прозвищ на Парнасе), русский дворянин, а остался под французами.

Очевидно, поэтому для изложения и прояснения истинных своих обстоятельств Петр Иванович решился на исповедь. Одним из первых московских жителей он написал воспоминания о пережитом. 24 декабря 1812 года он поставил в рукописи точку, а в 1813 году книга Шаликова под названием «Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года» вышла в свет. Через много лет Михаил Дмитриев (племянник Ивана Ивановича Дмитриева и сам поэт) так оценивал эту книгу Шаликова в своих мемуарах: «Так как она содержит в себе свидетельство очевидца (а у нас таких книг мало), то и она не должна быть забыта. Это, может быть, из всего, написанного князем Шаликовым, одно, что должно сохраниться в библиотеках…» ^[193]

Свое краткое документальное повествование Петр Иванович посвятил Александру I: «Прости, Монарх! верноподданному в смелости представить отеческому взору ТВОЕМУ картину бедствий, претерпенных любезными детьми великого ТВОЕГО сердца!..» ^[194]

Во вступлении Шаликов будто оттягивает свой рассказ, пытается справиться с волнением, и оттого пускается в рассуждения о Наполеоне и тиранах вообще, размышляет о судьбах народов. Понимая, что до Карамзина ему далеко, князь чистосердечно признает «неопытность свою в роде историческом» и обещает ограничиться ролью честного «очевидца происшествий». При этом Петр Иванович предупреждает, что некоторые места сочинения он не может не ознаменовать «духом сильного негодования… от воплей сердца, которые, может статься, вырвутся иногда из груди непроизвольно» ^[195].

По этим словам чувствуется, что Петр Иванович был человеком чрезвычайно эмоциональным. Очевидно, свой горячий темперамент он унаследовал от деда — грузинского князя Дмитрия Елисеевича Шаликашвили, жившего в Картли. После завоевания Грузии персами дед в свите царя Вахтанга VI нашел пристанище в России.

Отец Шаликова служил в Сумском гусарском полку, командиром которого некоторое время был его родственник Антон Чаликов. В Отечественную войну 1812 года генерал-майор Чаликов командовал гвардейской кавалерийской бригадой, участвовал в сражениях под Витебском, Смоленском, Бородином. Со славой дошел до Парижа.

Сам Петр Иванович в юности служил в одном из гусарских полков, принимал участие в Русско-турецкой войне, брал Очаков, потом ходил на Варшаву, дослужился до чина премьер-майора, командовал эскадроном. После выхода в отставку (в 1801 году) Петр Шаликов продал поместье отца в Полтавской губернии и купил в Москве, в районе Пресни, небольшой деревянный домик, который в стихах неизменно называл «хижиной».

Обстановку этого домика можно отчасти восстановить по очерку Батюшкова «Прогулка в Академию художеств» (именно отчасти, поскольку образ приятеля, к которому обращается в очерке Батюшков, скорее всего, собирательный — он имеет черты нескольких друзей и знакомых Константина Николаевича): «В твоем маленьком домике на Пресне (которого теперь и следов не осталось!) мы часто заводили жаркие споры о голове Аполлона Бельведерского, о мизинце Гебы славного Кановы, о коне Петра Великого, о кисти Рафаэля… Мы спорили; время летело в приятных разговорах. Счастливое, невозвратное время! Пожар Москвы поглотил и домик твой со всеми дурными картинами и эстампами, которые ты покупал за бесценок у торгашей на аукционах, а в Немецкой слободе у отставных стряпчих; он поглотил маленькую Венеру, в которой ты находил нечто божественное, и бюст Вольтеров с отбитым носом…» ^[196]

О том, что Батюшков вспоминает здесь именно про дом Шаликова, легко догадаться по стихам Петра Ивановича, сочиненным в 1810 году и названным «К моей хижине»:

В канун войны сентиментальные, порой до приторности, стихи Шаликова имели успех. Вяземский признавался в конце жизни: «Сознаюсь, что бывал я в плену и у князя Шаликова, с которым, впрочем, были мы и после хорошими приятелями. Была в отрочестве моем пора, когда вкусил я от „Плодов свободных чувствований“; под этим названием изданы были в свет молодые сочинения Шаликова, собрание разных сантиментальных и пастушеских статей. Однажды с профессором Рейсом, у которого я жил по назначению отца моего, ходили мы на Воробьевы горы. Тут встретился я с крестьянином, и под сантиментальным наитием Шаликова начал я говорить крестьянину о прелестях природы, о счастии жить на материнском лоне ее и так далее. Собеседник мой, не вкусивший плодов, которыми я обкушался, пучил глаза свои на меня и ничего не отвечал. Наконец спросил я его: доволен ли он участью своею? Отвечал: доволен. Спросил я его: не хотел ли бы он быть барином? Отвечал он: нет, барство мне не нужно. Тут я не выдержал: вынул из кармана пятирублевую синюю ассигнацию, единственный капитал, которым я владел в то время, и отдал ее крестьянину. Долго радовался я впечатлению, которое оставила во мне эта прогулка a la Chalikof…» ^[197]

В 1812 году Шаликову было уже сорок пять лет, о воинских подвигах он давно не мечтал. Заботы у него были не только литературные, но и семейные: его внимания требовали жена Александра Федоровна (урожденная фон Лейснау), дочери Наташа и Соня. Ни поместьями, ни крепостными князь не владел. Жили Шаликовы на скромные доходы, которые Петр Иванович получал от своих журналистских, издательских и переводческих трудов.

Пока война была далеко, грозные события вызывали лишь смутную тревогу и любопытство, но когда Наполеон подошел к порогу Москвы, стало ясно, что происходит полное крушение основ бытия и надеяться можно только на Бога. И царь, и Кутузов, и армия со своими храбрыми генералами, и все городские власти во главе с пламенным генерал-губернатором — все теперь были далеко. Эта беспомощность перед лицом врага переживалась страшнее всего.

Шаликов говорит в своей книге, что остался в Москве из «патриотического честолюбия». Правда, тут же он добавляет, что были и личные обстоятельства, помешавшие покинуть Москву. Скорее всего, Петр Иванович не мог выбраться из города по своей бедности.

Сергей Глинка свидетельствует: «Лошадей нельзя было нанять ни за какие деньги; и за две уже недели за тройку лошадей на пятьдесят и шестьдесят верст платили по полутораста рублей…» ^[198]

Хотя и «патриотического честолюбия» хватало. Доверчивый князь до самого занятия Москвы французами пребывал под впечатлением афишек Ростопчина и свято верил всему, что в них сообщалось.

Поэтому когда 30 августа вышло очередное ростопчинское воззвание, Шаликов воспринял его как руководство к действию. А Ростопчин в той афишке звал москвичей вооружиться, кто чем может, взять хлеба на три дня, а также хоругви из храма и идти на Три Горы. «Я буду с вами, — обещал Ростопчин, — и вместе истребим злодея. Слава Вышних, кто не отстанет; вечная память, кто мертвый ляжет; горе на Страшном Суде, кто отговариваться станет!..»

Не знаю, чем вооружился отставной премьер-майор Шаликов — кухонным ножом, садовыми ножницами или дедовским кинжалом, — но он простился с женой и двумя дочерями и побежал на Воробьевы горы. Только там он понял, что жестоко обманут: никакого сражения не будет, Ростопчин сбежал, оставив город на произвол врага. Вот когда Петр Иванович вместе со многими другими наивными москвичами непроизвольно издал «вопль сердца».