Земля в цвету - Сафонов Вадим (читать книги регистрация TXT) 📗
Вырождение настигало самые испытанные сорта. Странные и печальные превращения совершались как раз с самоопылителями, такими, как пшеница. Они словно дряхлели. Никто бы их не мог узнать! Только старики помнят сейчас названия многих пшениц, которые славились по всему югу несколько десятилетий назад.
Двадцать пять, тридцать лет — срок жизни пшеничного сорта. Полстолетия — это уже Мафусаилов век.
Свое неожиданное предложение Лысенко впервые сделал в 1935 году. Звучало оно, на слух морганистов, совершенно еретически. Чтобы сохранить сорта и вернуть силу одряхлевшим, надо как раз время от времени снимать всякую охрану с них. А самоопылителям помочь скрещиваться.
Средство указывалось самое простое. Нужны ножницы. Следует выстричь тычинки на колосьях. Без тычинок, без пыльцы эти колосья уже не смогут опылить себя сами. Но о них позаботится природа. Над зеленым пшеничным полем вместе с жаворонками, бабочками и золотыми шмелями носятся тучи пыльцы. Она-то и оплодотворит обстриженные колосья. Свежая чужая «кровь» обновит их дряхлеющую жизнь. Остается собрать с них семена, высеять раз-другой, размножить их, и тогда смело можно этими семенами засевать поля.
Сначала все это попытались принять как шутку. Но Лысенко, умел заставить себя слушать. Немедленно и со своим огромным напором он взялся за опыты по обновлению сортов. И поднялась буря!
— Лысенко хочет уничтожить все наши сорта! Представляет ли он себе, что он соберет на своих обкарнанных колосьях?
— Селекция, доверенная ветру! Поля, засыпанные, как дважды два — четыре, фейерверком сумасшедших расщеплений!
И вот — ничего такого не случилось. Никаких фейерверков.
Случилось совсем другое, то, что морганистам казалось невозможным.
Во Всесоюзном селекционно-генетическом институте в Одессе меня пригласили пройти по узкой меже мимо длинных полосок, где росли потомки обстриженных колосьев. Их можно было отличать на глаз. Вот это потомки высокого растения — как ровно и дружно поднялись все три полоски, засеянные его семенами! Вот тут сделан посев с кустистого растения с листьями в сизом налете — можно про это даже не спрашивать: все, как один, ростки громко кричат об этом.
И самое замечательное — все грядки скрещенных, обновленных растений были выше, пышнее любой грядки, засеянной обычными семенами от самоопыления.
Потом я еще яснее увидел силу новой «крови», прилитой в старый сорт. Я держал в руках могучие, усатые, похожие на ячменные, колосья яровой пшеницы «мелянопус» и гигантские, в четверть, длиной, колосья «московской» пшеницы, обновленные внутрисортовым скрещиванием!
Что же это такое? Почему тут нет не только фейерверка, но просто никаких расщеплений?
Тучу пыльцы приносит ветром. И из этой тучи растение выбирает пыльцу по себе. Выбирает, а не опыляется безразлично любой пылинкой. Только организмы, подходящие друг к другу и укрепляющие друг друга, соединяются, если дать свободу природе.
В этом поле, среди меченных красными нитками обстриженных, колосьев, мы стояли как бы у порога, за которым воочию видимо и осязаемо ведут свою работу самые глубокие, самые важные и прекрасные законы, управляющие всем живым на Земле — и животными и растениями.
И не удивляли тоже прекрасные и смелые слова, какими обозначил Лысенко то, что происходило у его пшениц:
— «Брак по любви»!
Спор тут шел все о том же основном вопросе: меняется ли привода животных и растений, если изменились условия их существования? Иными словами, возможно ли наследование признаков и свойств, приобретаемых растительными и животными организмами в течение их жизни?
Это очень старый вопрос. Прежние ученые справедливо считали его философским. Ведь он прямо связан с нашим пониманием того, что такое жизнь, какова ее сущность.
И здесь проходит резкий «водораздел» между материализмом я идеализмом в биологии.
Дарвин был убежден, что изменчивость живых существ зависит от каких-то изменений в окружающей среде (каких — Дарвин еще точно не знал). Сказать, что организмы меняются сами собой, — это ведь все равно, что провозгласить, будто живут и развиваются они не на земле, а в мистической пустоте, то есть объявить, будто естественным законам организмы не подчинены, а царит в живой природе чудо.
У Дарвина можно прочесть:
«Тот, кто желает скрестить близко родственных между собой животных, должен содержать их в возможно различных условиях. Небольшое число животноводов, руководствуясь своей острой наблюдательностью, поступало согласно этому принципу и содержало животных в двух или большем числе хозяйств, удаленных друг от друга и расположенных в различных условиях. Затем они спаривали особей из этих хозяйств, получая при этом превосходные результаты».
Вот мысли, которые ни за что бы не поддержала моргановская генетика!
— Ведь это же совсем как в знаменитой басне, — сказали бы ее представители, — той басне, герои которой воображали, что стоит им рассесться по-другому, и музыка у них пойдет не та.
С высоты своей науки генетики-морганисты взирали с величественным пренебрежением на агрономов, которые придумывали какую-то особенную обработку земли под сортовые посевы и потом чуть не по зернышку отбирали семена; на садовников, которые нянчились со всеми сеянцами в своих питомниках; на животноводов, которые подносили изысканную пищу своей племенной скотине…
Разве не похоже все это на грохот трещоток, с помощью которого туземцы Центральной Африки пытаются повлиять на луну и солнце?
Важна не Конюшня, а родословная таблица!
Но тут и сказалось неудобство наблюдательной вышки морганистов: она сама находилась в некоей «пустоте» и была отрешена от земли.
Мичурин просто и ясно называл полнейшим абсурдом мнение тех, кто воображал, что организм может формироваться сам по себе, без влияния и участия внешней среды, из которой он черпает до последнего атома весь состав своего тела, которая окружает его от рождения до смерти!
Однажды Лысенко довелось сделать такое наблюдение. Колоски у всем известной травы — пырея — были опылены пыльцой с других стеблей того же куста. Пырей никогда не плодоносит при опылении своей собственной пыльцой. А тут в колосках завязались зерна.
Значит, уже пыльца с другого стебля не совсем своя.
А ведь это одно и то же растение!
Тогда в Одесском институте сделали такой опыт.
Рожь тоже бесплодна при самоопылении. Куст таращанской ржи расчеренковали. Черенки вырастили в самых различных условиях, а когда подошла пора цветения, их снова поместили вместе. И на всех стеблях налилось зерно, хотя оплодотворяющей пыльце неоткуда было взяться, как только с других стеблей недавно еще единого растения.
Наследственность организма в чем-то менялась, когда изменялись условия его жизни. Ни о чем подобном нельзя было узнать из формул Менделя. Почему же надо ждать расщеплений по этим формулам?
И вот Лысенко пересматривает сложные и запутанные биографии растений двойственной природы — гибридов.
Вот гибриды пшеницы остистой, скрещенной с безостой. Первое поколение. Все гибриды этого поколения должны быть одинаковыми. Знаменитый закон единообразия первого поколения. Но так ли уж они сходны? Вот, в самом деле, гладкие колосья, которые и должны тут быть по учебникам, ибо безостость доминирует. А рядом — гладкие, да не совсем. Они покалывают руку, у них пробиваются ости, как усики у юноши. Каким равнодушно-торопливым взглядом надо было скользнуть по этой семье, чтобы смешать всех братьев! Но вот этих уж никак не спутаешь с другими, если только не отвернуться сознательно, — этих усачей, которые все в мать, в остистую «азербайджанку 2115»! Настоящие «маменькины сынки»…
Многие гибриды садовых растений из поколения в поколение походят только на мать. Некоторые, наоборот, упрямо повторяют форму отца, как будто никакой матери не существовало. Бывают расщепления 1 к 141!
Мендельянцы или просто не желали видеть всего этого, или, спохватившись, принимались объяснять исключения специально придуманными сложнейшими формулами генного анализа, ссылками на неправильное поведение хромосом.
