Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Оппоков Виталий (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
К материалам предварительного следствия «по делу об убийстве отрекшегося от престола Российского государства Государя Императора Николая Александровича…» судебный следователь по особо важным делам Н.А. Соколов приобщил и «светские мемуары» деревенской девушки и «городской женщины» Матрены Григорьевны — дочери небезызвестного Григория Ефимовича Распутина. В общем, ее судьба — это тоже трагедия, связанная тесно с царской, поскольку отец по царской воле от деревенского подворья ее оторвал, а к царскому двору так и не пристроил — не позволили. Но не об этом речь. А о том, как эта «барышня-крестьянка» тяжко переживала «страшную революцию», которую принесли «ужасные большевики». В дневнике Матрены они представляются чудовищами, кровожадными пришельцами, посланниками ада. Соколов просвещеннее Матрены Распутиной, а поэтому считает, что «большевики — люди, и, как все люди, они подвержены всем людским слабостям и ошибкам…». И все же, не разделяя точки зрения Матрены, что «большевики — дьяволы, звери», Соколов, в общем-то, рассуждает почти что по-матренински: все, кто не укладывается в его монархические рамки, — большевики и большевистские агенты. Та же Матрена наверняка сплюнула бы трижды через плечо и перекрестила бы в страхе и негодовании залгавшегося следователя, если бы услышала, а вернее, смогла бы прочитать в соколовской книге, [162] что ее «святой папенька», который так надежно обеспечивал ее сладкой (по сравнению с деревенской) жизнью и о котором она так убивается, — не кто иной, как агент большевиков, создавший под боком у царя пробольше-вистскую и прогерманскую шпионскую организацию. Но еще больше удивилась бы распутинская дочка тому, что и ее муженька — Бореньку, который как черт ладана боялся не только военной службы, но и всего, что было связано с большевистской смутой, откровенного монархиста, Соколов тоже причислил к их общим врагам. «В декабре месяце 1919 года в г. Владивостоке, — писал Соколов, — был арестован военной властью некто Борис Николаевич Соловьев. Он возбудил подозрение и близостью к социалистическим элементам, готовившим свержение власти адмирала Колчака. Соловьев подлежал суду как большевистский агент…»
А вот еще один большевистский агент, «разоблаченный» Соколовым, — Сергей Марков, бывший офицер Крымского полка, шефом которого была императрица, пасынок известного ялтинского градоначальника генерала Думбадзе. Его связь с Распутиным (по мнению Соколова — это убедительная улика в связи с большевиками!) началась с 1915 года. В распутинском кружке он был свой человек, вот почему Матрена в своем дневнике называет Маркова Сережей. Вторая «большевистская улика» заключалась в том, что Марков имел… псевдоним. В Тюмени он жил под фамилией своего «сопартийца» и друга — Соловьева (кстати, настоящий Соловьев тоже имел псевдоним — «Станислав Корженевский»). И третья, все та же, улика — мечта о выезде или выезд за границу. Любой то ли потенциальный, то ли действительный эмигрант — это большевик. Степень большевизации возрастала, если эмигрант находился в Германии: «В конце 1918 года Марков уехал в Берлин… Еще до отъезда Маркова из Сибири думал о „загранице“ и Соловьев…» Но ведь и сам Соколов в конце концов оказался за границей, бывал в Германии, а его книга издана в Берлине, правда, посмертно. Ну а что можно говорить о Бурцеве, исколесившем Германию в поисках своих скандальных и кляузных материалов? А бывшие министры Временного правительства Милюков и Гучков? Первый еще в 1918 году вел переговоры в Киеве с немецкими представителями о «помощи России» и в том же году выехал за границу. Второй — в течение долгих лет, начиная с первых послереволюционных, был связан с высшими военными кругами Германии… Да мало ли их, «большевиков по-соколовски»…
Любопытны подозрения Соколова в принадлежности к большевикам одного из «участников расстрела царской семьи» Медведева: «Большевик Медведев, состоявший в сысертской партии, плативший даже партийные взносы, отнюдь не считал себя большевиком. Он называл большевиками людей нерусских». Как видим, у Меведева подход к определению «партийности» в чем-то схож с Соколовским. Один считал большевиками нерусских, второй — уехавших из России. Только у Соколова, как человека воинственного и заинтересованного в антибольшевизме, а поэтому более беспринципного, чем его подследственный — Медведев, диапазон партийного определения был пошире. Он, если из этого можно было извлечь какую-то пользу для своей, а точнее, определенной Керенским и Колчаком антибольшевистской версии, зачислял в ненавистную ему организацию «членов сысертской партии» (!), а также тех, кто себя не считал большевиком, в данном случае — Павла Медведева, «вора, мошенника и цареубийцу».
Верная оценка подобного подхода, которым довольно широко пользовались руководители и агенты царской охранки, «прогрессивные» журналисты типа Бурцева, Алексинского, Заславского, [163] дотошные «правоведы» — Керенский и Александров, некоторые авторы современного журнала «Столица», поможет приблизиться к истине, снять в «деле царской семьи» (да и в нашей истории) несколько «окончательных точек», поставленных в этом деле, к примеру, Радзинским. Да и нельзя же вот так — скопом все грехи как самой царской семьи, так и тех, кто ее травил и подталкивал к роковой черте, свалить на одну партию, записав в ее ряды представителей других политических сил. Хватит того, что личину большевиков приняли многие извечные их враги для разложения большевизма тайно и дискредитации гласно.
В упоминавшемся журнале «Столица» опубликован извлеченный из «алексинско-бурцевских подвалов» поддельный документ:
«В Архиве Комис. Юстиции из дела об „измене“ тт. Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай и др. изъят приказ Германского Императорского Банка за № 7433 от 2 марта 1917 года об отпуске денег тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и друг, за пропаганду мира в России…». [164]
Чтобы понять, какой большевичкой была «товарищ Суменсон», обратимся к показаниям, которые она дала Александрову 25 июля 1917 года. О себе она рассказала следующее: «Суменсон Евгения Маврикиевна, мещанка г. Варшавы, 37 лет, лютеранка, вдова, детей не имею, недвижимости не имею, под судом не была, окончила курс варшавской женской гимназии, постоянно проживала в Варшаве, а за два приблизительно месяца до взятия Варшавы переехала в Петроград…» Потом сообщила подробности о своей жизни и «большевистской» деятельности.
Женскую гимназию Суменсон окончила в 1897 году. Затем занялась самообразованием и «педагогической» работой. Вышла замуж за коммерсанта, но не совсем удачно — муж «через три с половиной года умер». Евгения Маврикиевна год проболела, а затем «стала заниматься конторско-корреспондентскою» (видимо, секретарской) деятельностью. В 1917 году становится «корреспонденткой» в фирме «Фабиан Клингелянд». Одним из собственников фирмы являлся тот, кто дал ей наименование, а вторым — брат Якова Фюрстенберга (Ганецкого) — Генрих, он же зять Фабиана Клингелянда. Жалованье месячное ей положили сперва 120, позже — 150 рублей. Фирма считалась состоятельной и занималась перекупкой детской молочной муки и слабительного средства (скавулина). Имелся собственный счет, а также филиал в Петрограде. Его-то и возглавила Суменсон. Получилось так, что петроградский представитель фирмы не поладил с главным хозяином как раз в то время, когда Евгения Маврикиевна собралась навестить в Павловске (под Петроградом) брата — Альфреда Рундо. Клингелянд и предложил ей «в виде опыта» заменить строптивого петроградского представителя.
Затем началась ее одиссея, связанная с Фюрстенбергами. После занятия Варшавы немцами Генрих выехал в Стокгольм и по делам фирмы вызвал туда Суменсон. От него она узнала, что Яков Фюрстенберг, следуя семейной традиции, тоже решил заняться торговлей. Суменсон, по ее словам, была страшно поражена «перерождением социалиста в торговца». Затем состоялась поездка в Копенгаген, где произошла встреча с Яковом, которого Генрих назвал Кубой. Там же она услышала и про Парвуса-Гельфанда, которого братья величали доктором, а также познакомилась с Козловским. Все вместе нанесли визит Парвусу, имевшему «богатую виллу-особняк и автомобиль» и прослывшему, по мнению Фюрстенбергов, очень богатым человеком. [165] Суменсон точно не запомнила, братья называли Парвуса «крупным социалистом или социал-демократом».
