Красное Село. Страницы истории - Пежемский Вячеслав Гелиевич (хороший книги онлайн бесплатно .txt, .fb2) 📗

Вахмистр Баздырев любил проявить заботу и о нравственности нижних чинов третьего эскадрона. Хорошо помню его речь, которую он из года в год повторял в казармах накануне выступления полка из Гатчины в Красносельские лагеря. Речь эта произносилась им перед фронтом после вечерней переклички. Говорил он очень торжественно, причем его речь кое-где добавлялась короткими комментариями и справками стоявшего рядом с Баздыревым взводного Курятенко, большого вахмистрова друга – тоже „шкуры“ из сверхсрочных. „Ребята, – вкрадчиво гнусавил вахмистр, щурясь глазками, – завтра выступаем в Красное Село. Массыя в Красном соблазну… но и начальства в Красном тоже страшная массыя. В Гатчине – одно. В Красном – совсем другое. Возьмем, к примеру, женскую часть. Ежели ты в Гатчине женщину какую обнимешь или поцелуешь вечерком – здесь это тебе с рук сойдет. В Красном – другое. В Красном не женщины – а стервы: обнимаешь ли ты в Красном женщину, поцелуешь ли – она докажет на тебя, будто ты грех над ней совершил. Женщина разговаривать с тобой в Красном не станет. Куда она пойдет? – прямо к командиру полка пойдет, стерва! Ну, а ты, куда ты, дурачок, пойдешь тогда? (Пауза.) – В дисциплинарный батальон – вот куда ты пойдешь за свою ласку. Теперь насчет водки. В Красном шинков массыя, ребята, и опять скажу: в Гатчине – одно, в Красном – совсем другое. Коли случится тебе в Гатчине в праздничек выпить косушку вина, и дыхнешь ты ненароком вином на своего офицера – он за это губить тебя не будет, разве что наряд не в очередь даст или упрячет на сутки в полковую гаупвахту. В Красном – другое. Попробуй, дыхни там вином на чужого офицера! Он разговаривать с тобой не будет. Куда он пойдет? – прямо к командиру полка пойдет чужой офицер! Ну, а ты, куда ты, дурачок, пойдешь тогда? – (Пауза.) – В дисциплинарный батальон – вот куда ты пойдешь за стаканчик вина“.

Тут в речь вахмистра вмешивался бас взводного Курятенко: „Василий Григорьевич, про малину не забудьте сообщить“.

„В Красном огородов и садов массыя, – продолжал гнусавить Баздырев, – случится тебе днем или вечером мимо огорода идти – ты лучше за версту такой огород обойди: ты одну ягодку-малинку там, может быть, сорвал – на тебя хозяйка докажет, будто ты весь огород обобрал, потому как в Красном не женщина, а стерва. Она с тобой разговаривать не будет. Куда она пойдет? – прямо к командиру полка пойдет хозяйка огорода. Ну, а ты, куда ты, дурачок, пойдешь тогда?.. – (Пауза.) – В дисциплинарный батальон – вот куда ты пойдешь из-за одной ягодки-малины! Да, ребята, и что бы я насчет этой малинки, или насчет вина в Красном – и слова бы не слыхал. Но пуще всего, ребята, – женщинов, женщинов опасайтесь в лагерях! Поняли?“ – „Так точно, господин вахмистр, поняли“, – тихо и нестройно отвечало несколько голосов. „Расходитесь!“ – тенором командовал вахмистр. „Расходитесь!“ – как эхо повторял бас взводного Курятенко, и, громко звякая шпорами, расходились умудренные вахмистром кирасиры.

Собственно говоря, в Красном Селе, где полк размещался по квартирам, на частных дворах, солдатам жилось гораздо вольнее и веселее, нежели в Гатчине. Благодаря этому дисциплина в Красном ослабевала. В предвиденье этого хитрый вахмистр нарочно авансом запугивал молодых солдат, рисуя им про Красное Село всякие ужасы, которых там на самом деле не было. Ведь это именно Баздыреву чаще всего приходилось там выслушивать от хозяек жалобы на солдат и улаживать небольшие солдатские скандалы с хозяйками из-за ягодки-малинки и приставаний к бабам и девкам. До полкового командира такие мелочи, конечно, не доходили – разве в исключительных случаях. Баздырев был большим дипломатом и самолично прекрасно улаживал подобные конфликты. Хороший вахмистр обходился тут даже без помощи эскадронного командира, которого никогда не считал нужным беспокоить из-за пустяков»[70].

Есть в воспоминаниях Трубецкого и описание маневров на Военном поле, где на общей сцене, явно имеющей черты театральности, появляются герои, которые уже замечены были в части описания съемок под Дудергофом – «шакалы» – торговцы съестным из местных, которые исполняют свою роль с не меньшим мастерством, чем другие участники великолепного спектакля под названием «маневры»:

«В каждой складке огромного военного поля, под каждым чахлым кустиком его, таится по шакалу, ни на минутку не теряющему из вида нашу конницу. Шакалы по своему долголетнему Красносельскому опыту уже знают, когда и куда завернет вся эта масса галопирующих всадников. Знают они не хуже самого Николая Николаевича, где и когда прикажет он своим полкам спешиться, оправиться и передохнуть на несколько минут. Этого момента они только и ждут, со всех сторон окружая нас, все время передвигаясь вслед за нами, и когда мы действительно спешиваемся для отдыха – шакалы уже тут как тут со своими корзинами. Вокруг каждого шакала уже кучка офицеров. Всякий торопится наспех выпить бутылку ситро, проглотить бутерброд с сыром или ветчиной. У шакала словно десять рук, с поразительным проворством он успевает обслужить каждого. Тут нельзя терять ни минуты, ибо вот уже раздается команда: „По к-о-о-ням!“ – и офицеры бегут к своим вестовым, державшим в поводу лошадей, дожевывая на ходу бутерброды.

– Эй, дядя, сколько с меня? – нетерпеливо спрашивает усатый поручик сангвинического вида, протягивая шакалу розовую десятирублевую бумажку. Тут уже шакал из разбитного малого вдруг превращается в какого-то придурковатого мямлю.

– Сее минуточку, вас сиаство… пять пирожков по пять пятачков… рубль двадцать пять копеек. Шоколаду не изволили брать? Рубль семь гривен… теперича нарзан…

– Да ведь я не брал нарзана!

– Извините, вас сиаство: запамятовал маленько. Сее минуточку подсчитаю…

И шакал задумчиво прищуривает глаза, словно вычисляет в уме сложную математическую формулу.

– Са-а-дись! – командуют сзади эскадронные командиры…

– А ну тебя, плут, к чертовой матери! – в сердцах кричит сангвиничный поручик, проворно присоединяясь к эскадрону, так и оставив свою десятку в руках шакала.

Добрая половина офицеров так и не успевала получить сдачи с шакала. Конечно, каждый обычно переплачивал гроши, но в общем итоге шакалы на этих учениях за несколько минут торговли делали прекрасные дела»[71].

Как обычно, талантливо и ярко описывает «шакалов» П. Н. Краснов:

«Осторожно, озираясь по сторонам, по топким полям спешит, согнув ноги, ярославский мужик-торговец с большим лотком, укрученным розовым ситцем на голове, – „шакал“. „А вот лимонад, зельтерска, бутерброды, сыр, колбаса, шоколад, апельсины, не пожелаете ли чего, господа юнкаря?“ – распевно говорит он, приподнимая лоток над головой. В заветном углу просторного его лотка есть у него припрятанная водочка и коньячок… Все это, впрочем, преимущественно для пажей и кавалеристов. Нам, Павлонам, живущим на копейки, не по карману лакомиться у „шакалов“… Разве кто-нибудь получил из дома на поддержку зелененький билет. И угощает товарищей Ланинской водой с коньяком и апельсинами. Кутит вовсю…»[72].

Бытовые детали маневров описаны А. А. Игнатьевым в книге воспоминаний «Пятьдесят лет в строю». Как и в мемуарах Трубецкого, мы видим также портреты начальства, но, впрочем, куда более высокого, чем вахмистр Баздырев:

«Изо дня в день вся русская кавалерия меняла свое лицо. Стих „вой“ команд, передававшихся когда-то хором всеми начальниками до взводных командиров включительно, и взамен этого, по простому знаку шашкой, не только эскадрон, а целые дивизии развертывались веером в строй эскадронных колонн, производили заезды в любом направлении в полной тишине и на полном карьере – слышался лишь топот тысяч копыт. Но не нужно думать, что это произошло без затруднений. Дикий ужас охватывал всех старших кавалерийских начальников при появлении на поле долговязого всадника в гусарской форме, Николая Николаевича. Генерал-инспектора сопровождал скромный генштабист с рыженькой бородкой Федя Палицын; старый пехотинец, он выучился галопировать на своей рыженькой кобылке. Лукавый, как прозвала Николая Николаевича вся кавалерия от генерала до солдата, – заимствовав это прозвище из слов молитвы: „Избави нас от лукавого“, – взирал на учение, бросив поводья на шею своего серого коня. Федя при этом что-то нашептывал.