Родни Стоун (др. изд.) - Дойл Артур Игнатиус Конан (чтение книг TXT) 📗
У дяди вырвался вздох облегчения.
- Все совершенно ясно, - пробормотал он.
- Утром, ты помнишь, я зашел к тебе и возвратил деньги. Так же поступил я и с сэром Лотианом Хьюмом. Я не объяснил этого поступка, ибо не нашел в себе сил признаться вам в нашем семейном позоре. Потом обнаружилась эта страшная смерть, которая омрачила всю мою жизнь и оказалась для меня такой же загадкой, как и для вас. Я понял, что подозрение падает на меня, и понял также, что смогу оправдаться, только если предам гласности бесчестье брата. Я не мог пойти на это, Чарльз. Мне легче было обречь себя на любые страдания, нежели навлечь позор на семью, доброе имя которой столько веков оставалось незапятнанным. Вот почему я не предстал перед судом и скрылся.
Но прежде всего мне надо было позаботиться о жене и сыне, о существовании которых не знал ни ты, ни кто-либо другой из моих друзей. Мне стыдно признаться, Полли, но, поверь, во всем, что произошло с тобой, я виноват куда больше тебя. Тогда были причины - теперь их уже, к счастью, не существует, побудившие меня забрать сына у матери в надежде, что он слишком мал, чтобы почувствовать ее отсутствие. Если бы не твои подозрения, Чарльз, которые глубоко меня ранили, - ведь я не знал тогда, насколько серьезные были у тебя основания сомневаться во мне, - я бы, разумеется, доверился тебе во всем.
В тот же вечер я ускакал в Лондон и назначил жене достаточное содержание, оговорив, однако, что она не должна иметь никакого касательства к нашему ребенку. Ты, конечно, помнишь, я постоянно имел дела с боксером Гаррисоном, и у меня не раз были основания восхищаться его простой и честной натурой. Его попечению я и решил поручить сына. Он, как я и думал, не верил в мою виновность и готов был помочь мне во всем. Он тогда только что по настоянию жены покинул ринг и еще не решил, чем ему заняться. Я дал ему денег на кузницу, обусловив, что он поселится в Монаховом дубе, Джим будет жить с ним как его племянник и никогда не узнает о своих несчастных родителях.
Ты спросишь, почему я выбрал Монахов дуб. Скажу тебе почему: я уже решил тогда, где будет мое убежище, и если я не мог видеть своего мальчика, мне по крайней мере утешительно было знать, что он близко. Тебе известно, что этот замок - один из старейших в Англии, но тебе, конечно, неизвестно, что при его сооружении позаботились о том, чтобы он мог служить надежным убежищем, и потому в нем есть по крайней мере две потайные комнаты и во внешних, самых толстых стенах сделаны проходы. О существовании тайников знали только члены семьи, но я очень мало дорожил этим секретом и не открыл его кому-либо из друзей лишь потому, что наезжал сюда довольно редко. Когда же я оказался в такой крайности, это убежище пришлось мне как нельзя более кстати. Я украдкой вернулся в свой замок, вошел в него ночью и, оставив за его стенами все, что было мне дорого, забился, как мышь в норку, в свой тайник. Остаток жизни мне предстояло провести в одиночестве и страданиях. По моему изможденному лицу к седым волосам, Чарльз, ты можешь прочесть повесть моей несчастной жизни.
Раз в неделю Гаррисон приносил провизию и передавал ее мне через окно буфетной, которое я для этой цели оставлял открытым. Изредка я покидал ночью свое убежище и гулял под звездами, и лоб мой овевал прохладный ветерок, но вскорости мне пришлось отказаться от этих прогулок: меня заметили крестьяне, и по округе пошли толки, что в замке поселился призрак. Однажды ночью ко мне пожаловали охотники за привидениями...
- Это был я, отец! - воскликнул Джим. - Я и мой друг Родни Стоун.
- Знаю. Гаррисон сказал мне об этом тогда же. Я был горд, Джим, увидев, что в тебе жив дух Баррингтонов и что у меня есть наследник, чья отвага может несколько уменьшить бесчестье, которое я изо всех сил старался скрыть. Наконец, настал день, когда доброта твоей матушки - доброта неуместная - дала тебе возможность сбежать в Лондон.
- Ах, Эдвард! - воскликнула его супруга. - Наш мальчик был точно орел в неволе, который бьется крыльями о железные прутья клетки. Если бы ты его видел, ты бы и сам помог ему взлететь, хотя бы и так невысоко.
- Я не виню тебя, Полли. Возможно, ты права. Он уехал в Лондон и попытался с помощью своей силы и отваги добиться известности. Многие наши предки поступали так же, с той только разницей, что в руках они держали меч, но ни один не вел себя так отважно!
- Готов в этом поклясться, - от души подтвердил мой дядя.
- Когда Гаррисон наконец вернулся, я узнал, что мой сын будет за деньги биться на ринге. Этого я не мог допустить, Чарльз! Одно дело сражаться, как сражались в юности мы с тобой, и совсем другое - драться за кошелек с золотом.
- Дорогой мой друг, я бы ни за что на свете...
- Ну, конечно, Чарльз. Ты просто выбрал самого лучшего бойца, иначе ты и не должен был поступить. Но я не мог этого стерпеть! Настало время открыться сыну, решил я, тем более что по различным признакам уже понимал, насколько здоровье мое подорвано противоестественным существованием. Случай, а вернее сказать, провидение прояснило все, что еще оставалось неясным в этой истории, и дало мне уверенность, что я смогу доказать свою невиновность. И вот вчера моя супруга привела наконец нашего мальчика к его несчастному отцу.
Воцарилась тишина, потом ее нарушил дядя.
- Жизнь обошлась с тобой жестоко, Нэд, - сказал он. - Но, слава богу, у нас впереди еще многие годы, и мы сумеем возместить тебе все то, чего ты был так долго лишен. Однако, мне кажется, мы по-прежнему очень далеки от того, чтобы понять, как же умер твой брат. - Все восемнадцать лет это было для меня такой же загадкой, как и для тебя, Чарльз. Но теперь, наконец, преступление раскрыто. Выйдите вперед, Амброз, и расскажите все так же откровенно и подробно, как вы рассказывали мне.
Глава XXI
РАССКАЗ КАМЕРДИНЕРА
Амброз все это время держался в темном углу, ничем не выдавая своего присутствия, так что мы совсем о нем забыли; но когда его прежний хозяин к нему обратился, он вышел на свет, и мы увидели его болезненно-желтое лицо. От обычного бесстрастия слуги не осталось и следа, черты его были искажены волнением, он говорил медленно, запинаясь, дрожащие губы, казалось, складывали каждое слово с величайшим трудом. И все же сила привычки была столь велика, что даже в эту минуту величайшего волнения он, как и полагалось первоклассному камердинеру, в конце концов сумел взять себя в руки и повел речь в том же высокопарном стиле, который так поразил меня в первую нашу встречу, когда дядя приехал в Монахов дуб.
- Миледи Эйвон, джентльмены! - начал он. - Если я в чем виноват, а я с готовностью признаю, что это так, у меня есть лишь одна возможность искупить свою вину, и возможность эта - полностью, без утайки, признаться во всем, как и потребовал от меня мой высокочтимый хозяин лорд Эйвон. Сколь бы удивительно ни показалось вам то, что вы сейчас от меня услышите о таинственной смерти капитана Баррингтона, заверяю вас, что все это чистая, неопровержимая правда.
Наверно, вам трудно поверить, что ничтожный слуга способен испытывать жгучую, смертельную ненависть к человеку, занимающему в обществе такое высокое положение, какое занимал капитан Баррингтон. Вы скажете, что нас разделяла слишком глубокая пропасть. Но позвольте заметить вам, джентльмены: пропасть, через которую можно перекинуть мост недозволенной любви, может быть преодолена и недозволенной ненавистью, и с того дня, когда названный молодой человек похитил у меня то, что составляло смысл моей жизни, я поклялся отнять у него его подлую жизнь, хотя это покрыло бы лишь самую малую толику его долга мне. Я вижу, вы смотрите на меня неодобрительно, сэр Треджеллис, но не дай вам бог когда-либо обнаружить, на какие поступки оказались бы способны вы сами, попади вы в мое положение.
Все мы были поражены, когда обуревавшие его страсти прорвались сквозь личину напускной сдержанности. Короткие темные волосы его, казалось, встали дыбом, глаза горели яростью, лицо дышало непримиримой ненавистью, которую не смогли умерить ни смерть врага, ни долгие годы. Вышколенный, скромный слуга исчез, его место занял глубоко чувствующий опасный человек - такой может стать либо беззаветно преданным другом, либо мстительным врагом.
