Украденное имя (Почему русины стали украинцами) - Наконечный Евгений (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗
XVIII. Историческая необходимость
За малопродуктивным полемическим занавесом вокруг проблемы этимологии слова «Украина» часто скрываются из поля зрения вопросы, чрезвычайно весомые для понимания сущности исторической судьбы украинского народа. Во-первых, это вопрос о причине, которая заставила народ поменять этноопределяющие термины, а, во-вторых, — как эти перемены происходили в исторической реальности.
«Со стороны украинского народа переход к новому этнониму был, в конце концов, не чем иным, как противодействием ассимиляторским процессам, политике денационализации украинцев, растворением их в „общерусском море“, которое неотступно осуществлялось правящими кругами Российской империи. И характерно, что указанный переход активнее протекал и раньше завершился в регионах Украины, более близких к России, тогда как в западных регионах, сопредельных с польским этносом, еще до недавнего времени сохранились этнические самоопределения „Русь“ и „русский“ („русинский“)» [734].
Очевидно, распространение нового самоназвания стимулировалось вражеской московской тактикой мимикрии в этнонимической терминологии. Надо было «найти себе новое имя, которое гарантировало бы его национальную независимость, которое не давало бы возможности московским мошенникам играть на смешении названий Россия с Русью» [735]. Чтобы устранить смертельно опасный ассимиляторский нажим московского царизма, при обстоятельствах полного политического и культурного бесправия не было другого выхода, по свидетельству многих авторов, как заменить название Русь-Русин другим названием. «Чтобы отличить свою нацию и территорию от москалей, интеллигенция наша должна была отвергнуть свое давнее название „русский“ и приняла для своей нации наше народное название — „украинская“, а для территории название „Украина“, которое употребляется в народных песнях» [736]. О необходимости изменить этноним высказывались много тогдашних украинских патриотов. Понимание этого процесса постоянно нарастало: «по мере того, как понятие малорусской политической нации, малорусских прав и свобод становились достоянием истории, национальное самосознание украинской верхушки начинало ориентироваться на другие, в частности на географические и этнические знаковые символы. Однако в конце XVIII — в начале XIX ст. этот процесс был далеким от своего завершения. Об этом свидетельствует, в частности, наличие разных наименований украинской территории и народа: кроме „Малороссия“, это также „Украина“, „Русь“, „Россия“, „Южная Русь“ и некоторые другие производные от указанных» [737].
Но постепенно и неуклонно все ж таки происходил процесс выбора единого названия.
«Имя русского сделалось и для севера, и для востока тем же, чем с давних лет оставалось как исключительное достояние юго-западного народа (то есть украинского). Тогда последний оставался как бы без названия; его местное частное имя, которое употреблялось другим народом (московитами) лишь общее (государственное), сделалось для второго тем, чем раньше было для первого. У южно-русского (украинского) народа будто было украдено его имя. Роль должна была измениться в обратном виде. Так как в старину северо-восточная Русь (Московщина, Залесье) называлась „Русью“ только в общем значении (в понимании государственном), а в своем частном имела собственное наименование (Московия, Залесье), так теперь южно-русский (украинский) народ мог называться в общем (в государственном) понимании, но в частном, своеобразном, должен был найти себе другое название» [738].
Так писал знаменитый профессор киевского (и петербургского) университета Николай Костомаров. О потребности найти себе другое самоназвание писал и знаменитейший профессор львовского университета Емельян Огоновский: «Наш народ в том не виноват, что цари московские перенесли название Русь на свое государство и что наша родина лишилась своего исконного имени» [739].
Как видим, два украинских патриота-интеллектуала, которые одновременно жили по разные стороны империалистических границ (один в России, второй — в Австрии), единогласно объясняют причину изменения этнонима. Такую же причину указывают и ученые-чужеземцы: «Старание обитателей Южной России, так называемых малороссов, пустить в обиход снова названия „Украина“, „украинец“, „украинский“, — отмечал выдающийся австро-хорватский славист В. Ягич, — объясняется тем, что у них проснулось национальное сознание и они естественно желают по возможности сильнее выделить этническую обособленность малороссов в противовес официальной великорусской народности, употребляя совсем иное название, которое исключало бы всякое смешение великорусов и малороссов» [740].
Такое смешение привело, как справедливо отмечает А. Миллер, к тому, что «территория современной Украины превратилась в XIX ст. в объект истинной терминологической войны» [741]. Российский академик Корш выступил в 1912 г. в газетах «Утро России» и «Биржевые ведомости» с таким объяснением этнонимической ситуации украинцев в России: «Патриоты известного вида предпочитают обращаться к чувствам, чем к логике, а этнографическое положение украинцев, к сожалению, такое, что предоставляет возможность логического произвола в оценке их племенной особенности: с одной стороны „хахол“ — не то, что „кацап“, а с другой стороны, в отличие от поляка, чеха, серба и всякого другого славянина, он „русский“. Логически думающий человек скажет: „так, он „русский“, но не „великоросс““. А российский специалист патриотических дел победно воскликнет: „Ага, он — „русский“. Мы — так же „русские““. Выходит, он ничем не отличается от нас и не смеет требовать чего-то особого. Вот на этом двояком смысле слова „Русь“, „русский“, и основывается недоразумение — не всегда искренние — наших политиков, теоретических и практических, относительно малороссов или украинцев» [742].
Насколько острой политической необходимостью для нашей порабощенной нации стала задача перехода на новый этноним, мы можем понять со слов М. Грушевского, который лично в немалой степени послужил причиной того, что мы теперь носим название украинцы.
«Литературное возрождение XIX ст. принимает название украинского для определения новой национальной жизни. Для того чтобы подчеркнуть связь новой украинской жизни со старыми традициями нашего народа, возникла сложная форма Украина-Русь, украинско-русский: старое традиционное имя связывалось с новым термином украинского возрождения и движения. Однако в последнее время все шире употребляются и в украинской, и в других литературах простые термины „Украина“, „украинский“ не только относительно современной жизни, но когда речь идет о предыдущих ее фазах, и это название вытесняет постепенно все другие. Для определения же всей совокупности восточно-славянских групп, у филологов именуемой обычно русской, приходится употреблять название восточно-славянская, во избежание путаницы русского в значении „великорусского“, русского в значении „восточно-славянского“, и наконец русского в значении „украинского“ (как оно еще и на сегодняшний день в полной силе остается в обиходе Галиции, Буковины и Угорской Руси). Такая путаница является причиной постоянных неумышленных и намеренных недоразумений, и это обстоятельство заставило украинское общество в последнее время твердо и решительно принять названия Украина, украинский.
В этой неясности, путанице терминологии отразилась трудная историческая судьба украинского народа. Неблагоприятные исторические условия лишили его любого значения в современной культурной и политической жизни, хотя он принадлежит к наиболее многочисленным народам Европы. Компактной массой занимают украинцы большую и плодородную территорию, а своей историей и произведениями своего духа они доказали, что обладают выдающимися способностями, богатым дарованием и имеют право на постижение своего особого места во вселенской истории. Разбив политическую жизнь украинского народа, опустив его на дно экономического, культурного, а вместе с тем национального упадка, неблагоприятные исторические условия покрыли забвением светлые и знаменитые моменты его прошлой жизни, проявления его активности, его творческой энергии и на целые столетия бросили на распутье политической борьбы как безоружную, беззащитную добычу захватнических аппетитов соседей, как этнографическую массу, лишенную национальной физиономии, без традиций, даже без имени» [743].
