Спор о Сионе - Рид Дуглас (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Насколько ясно де Люше предвидел будущее, видно из того, что он писал свои слова в 1789 году, когда французская революция ещё не была настоящей революцией; все думали, что дело закончится умеренными, оздоровительными реформами, которые оставят монарху разумную меру власти, устранят явные злоупотребления и навеки обеспечат счастливой и возрождённой Франции справедливость и свободу! Этому всё ещё верили и в 1790 году, когда другой провидец, на этот раз по другую сторону Ла-Манша, понял истинный характер и сущность революции и, по словам его биографа, Джона Морлея, писавшего более, чем 100 лет спустя, «со сверхъестественной точностью предсказал „развитие событий“. Это был Эдмунд Бёрк (Edmund Burke, 1729–1797), английский политик и философ ирландского происхождения, один из величайших ораторов, когда-либо выступавших в британском парламенте. Время — лучший судья достоинств такого человека, и с течением времени его критические слова по адресу французской революции звучат всё более благородно. Замечательно, что, как и Люше, он писал в 1790 году, когда имена Робеспьера и Дантона были едва известны, когда никто ещё не слыхал слова „республика“, король готовился к долгим годам конституционного правления, а вся Франция радостно приветствовала достигнутые мирным путём улучшения. Над этой счастливой сценой вдруг мрачной тенью нависла рука Бёрка, пророчески предсказывавшего близкую гибель. Его биограф пишет: „Неудивительно, что, когда разразилась буря и осуществились грозные предсказания, люди обратились к Бёрку, как в древности они обращались к Агитофету, испрашивая совета у оракула Бога“. К сожалению, это не вполне соответствовало действительности, и когда его предсказания начали сбываться, то очень многие обратились не к нему, но против него, именно потому, что он говорил правду, насколько уже в то время и пресса, и общественное мнение были под контролем заговорщиков, видно яснее всего из того, как похвалы по его адресу вдруг превратились в клеветнические нападки, не успел Бёрк опубликовать свои «Размышления» о французской революции (Edmund Burke, «Reflection on the Revolution in France», 1790). Как иллюминаты, так и все направляемые ими «либерально-прогрессивные» органы и деятели, рассчитывали на Бёрка, как на своего союзника, после того как десятилетием раньше он выступил в защиту американских колонистов. Теперь они яростно вопрошали, как он мог поддерживать одну революцию и нападать на другую, и против Бёрка ополчились все, подобно тому, как в наши дни объединённая одним руководством печать ополчается на каждого, кто требует расследования коммунистических махинаций в правительстве.
Если бы Бёрк следовал «прогрессивной» линии и писал бы, что французская революция поможет «простым людям», восхваления его продолжались бы, но ни одно из его слов не пережило бы своего автора и он давно был бы забыт всеми. Теперь же, его вдохновенные обличительные слова по адресу революции продолжают блистать чистым золотом: «Всё исчезло: и чувство принципиальности, и целомудрие чести, для которой малейшее пятно было глубокой раной… Век рыцарства миновал, сменившись веком болтунов, экономистов и бухгалтеров; слава Европы потухла навеки».
Эти слова были вдохновенным пророчеством (а в наши годы они ещё более верны, чем в 1790 г.), и христианская Европа нашла а Эдмунде Бёрке красноречивого и благородного плакальщика. Он прекрасно понимал истинный смысл событий во Франции, и ясно видел разницу между «революциями». Он не был обманут тем, что кто-то привесил ярлык «революции» колониальной войне местных плантаторов за независимость. Как истинный друг свободы, он поддерживал претензии колонистов на самоуправление и их желание быть хозяевами в собственном доме. Но он не видел ни малейшего сходства между их мотивами и целями тех людей, которые, оставаясь в тени, руководили революцией во Франции. Протянув свою руку обвинителя, Эдмунд Бёрк столь же мало обращал внимания на упрёки «либералов» и «прогрессивных», как ранее на их лесть и похвалы (он знал, что менее всего они были вызваны действительными симпатиями по адресу купцов из Новой Англии и плантаторов американского Юга).
В Америке в это время общественное мнение обманывалось событиями во Франции, став жертвой смешения понятий, на что указывал Бёрк. Господствовало мнение, что во Франции происходит ещё одна благодетельная революция, в общем похожая на «американскую революцию». Некоторое время царило истерическое увлечение всем французским, когда американцы носили кокарды и якобинские колпаки, танцевали, веселились и маршировали под скрещёнными французскими и американскими флагами, вопя «свобода, равенство и братство». С началом террора в Париже на смену этой иллюзий пришли отвращение и ужас.
Якобинские вожди, руководившие режимом террора, носили, подобно «Спартаку»-Вейсхаупту античные псевдонимы: Шомет был Анаксагором, Клотц (его считали прусским бароном) был Анархарсисом, Дантон — Горацием, Лакруа — Публиколой и Ронсен — Сцеволой. Эти террористы, придя на смену французской «керенщине», добросовестно следовали планам иллюминатов, а убийством короля и осквернением церквей они дали выражение двум их главным целям: уничтожению законной власти и религии. Но и они были явно орудием в чужих руках. Их современник Ломбар де Лангр Lombar de Langres) писал о совершенно тайной группе, которая руководила всеми событиями после 31-го мая, тёмной и жуткой силе, рабом которой был Конвент и которая состояла из посвящённых иллюминизма. Эта сила стояла выше Робеспьера и правительственных комитетов… Она присвоила себе все богатства нации и распределяла их между своими собратьями и друзьями, помогавшими в её работе». Такова картина людей на вершине власти, выполнявших волю скрытой, но явно всем верховодившей секты, сообщающая всей революции характер дьявольской кукольной комедии, разыгранной на фоне красных языков пламени и запаха серы. Это была революция как таковая, а вовсе не французская революция; можно ещё было спорить о характере английской революции, но после 1789 года мы имеем дело лишь с единой, непрерывной революцией. События 1848, 1905 и всех прочих лет были не разрозненными эпизодами, а повторными вспышками того «вечно тлеющего подземного огня», который де Люше и Бёрк предвидели ещё до самих событий. Историческая ценность анналов французской революции заключается в том, что они показали, как можно использовать людей для целей, о которых им самим ничего не известно.
Именно это определяет, в прошлом и в настоящем, типично сатанинский характер революции, то что Ломбар де Лангр называл её «адским шифром».
Когда революция уже шла на убыль, во Франции, Англии и Америке выдвинулись три человека, которым были ясны три вещи: что весь ход революции следовал плану, обнаруженному в материалах иллюминатов в 1787 году; что тайное общество оказалось способным, используя масонство, вызвать революцию и управлять ею; и что это тайное общество заговорщиков, с его планом непрерывной мировой революции, выжило и готовит дальнейшие «насильственные и губительные взрывы», предсказанные де Люше. Этими людьми были: аббат Баррюэль, иезуит и очевидец революции; профессор Джон Робисон, шотландский учёный, в течение двадцати лет бывший генеральным секретарём Эдинбургского Королевского Общества; и Джедедия Морс, американский священник и географ. Все трое были выдающимися людьми: книги аббата Баррюэля и профессора Робисона, как и опубликованные проповеди Морса (1791-98 гг.) выдержали много изданий и до сих пор служат необходимы пособием для всех, изучающих этот период. Их труды привлекли широкое внимании; получив также поддержку со стороны филадельфийской «Поркупиновой Газеты» Вильяма Коббетта (William Cobbett, 1763–1835, писал под псевдонимом Peter Porcupine), талантливого журналиста, анти-якобинца и анти-демократа, вынужденного к эмиграции теми же тёмными силами, которые яростно ополчились против Баррюэля, Робисона и Морса.
Суждения аббата Баррюэля о современных ему событиях полностью совпадают с более ранним пророчеством де Люше и значительно более поздним анализом лорда Актона; Баррюэль писал: «Мы покажет читателю, что, не исключая и самых ужасных преступлений, совершённых во время французской революции, всё было заранее обдумано, предвидено и предрешено. Что они были результатом глубоко злодейских планов, подготовленных и осуществлённых людьми, державшими в руках ключи к интригам и заговорам, замышляя их в потаённых убежищах… Хотя и мог показаться, что ежедневные события не были связаны друг с другом, но тем не менее за каждым из них действовала единая тайная сила, направлявшая их к давно задуманной цели… истинная причина революции, её характерные черты, её жестокие преступления — всё это непрерывная цепь глубоко задуманного, преднамеренного злодейства».
