Ракеты и люди. Фили-Подлипки-Тюратам - Черток Борис Евсеевич (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
«С Сергеем Павловичем, — продолжал Руднев, — я имел откровенный разговор. У него много интересных предложений и далеко идущие планы. Но еще одна-две неудачи с „семеркой“ — и все это может перейти к другим людям. Вы имейте в виду, что даже Неделин может заколебаться. А ведь он единственный разбирающийся в нашей технике среди всех маршалов. На поддержку Малиновского рассчитывать нельзя. Он дальше своего старого опыта общевойскового командира дивизии или даже армии ничего не видит. Терпит нас только потому, что Хрущеву нужна ракета. Никита Сергеевич пока в нас верит».
Принципиально нового Руднев мне ничего не сказал, потому что мы сами за эти годы научились оценивать политическую обстановку и по различным репликам на многочисленных заседаниях с участием самых высоких чиновников чувствовали, «кто есть кто».
Каждое утро, пока еще не наступила нестерпимая сухая жара, я шагал в МИК. 20 июля разгрузили и разложили по рабочим местам все блоки ракеты номер восемь. Каждый блок транспортировался по железной дороге в специальных закрытых четырехосных полувагонах. Центральный блок был такой длины, что его сделали разъемным, составным из двух частей. Каждая из них транспортировалась в отдельном полувагоне.
В МИКе надлежало произвести сборку центрального блока и состыковать большое число электрических разъемов, пневматических и гидравлических трубопроводов. Наиболее ответственным было соединение трубы большого диаметра с помощью гибкого сильфона, по которой из верхнего бака жидкий кислород подавался к двигательной установке через туннель, проходивший сквозь нижний керосиновый бак.
Сборкой центрального блока руководил очень опытный бригадир слесарей нашего завода Михаил Ломакин. Когда блоки ракеты были подготовлены к сборке, я попросил его как можно быстрее закончить эти работы, так как электрические испытания мы начинали только после окончания всех механосборочных операций. При подаче электрического напряжения на борт внутри ракетных блоков не должно быть никого, кто своими движениями мог бы нарушить ход электрических испытаний.
Температура в главном сборочно-испытательном зале МИКа к середине дня начинала превышать наружную. Ни о каком кондиционировании в те времена еще не было и речи. Вентиляторы только перегоняли внутренний горячий воздух, но включать их было запрещено. Поднималась такая пыль, что ни работать, ни гарантировать надежность не защищенных от всепроникающей песчаной пыли приборов и агрегатов было нельзя.
Мы с Евгением Осташевым договорились начать электрические испытания «по холоду», после захода солнца. Я уже собирался после обеда чуть отдохнуть, как неожиданно позвонил секретарь Государственной комиссии и предупредил, что, несмотря на 50 градусов в тени, Руднев хочет приехать, встретиться со мной, военными испытателями и рассмотреть график подготовки ракеты.
Для особо высоких руководителей: маршалов, генералов, председателей Государственных комиссий — и состоящих при них адъютантов или секретарей в городе на десятой площадке был возведен так называемый «нулевой квартал».
Это были два корпуса гостиницы с максимально возможным по тем условиям и временам комфортом. У гостиниц было создано подобие сада или небольшого парка, спускавшегося прямо к Сырдарье. Близость к воде, скорее за счет психологического воздействия, чем на самом деле, помогала переносить «полдневный жар в пустыне Казахстана». Так местные остряки переиначили строки из лермонтовского «Сна».
От нулевого квартала до нашей «двойки» не более 30 минут езды на автомобиле. А я для тренировки отправился в МИК пешком. Когда, преодолев горячее пространство, вошел в душный зал, обливался седьмым потом. К моему удивлению, центральный блок не был еще состыкован. Один из рабочих объяснил, что сам Ломакин находится внутри уже более двух часов и они боятся, как бы с ним там чего не случилось. Через люк я начал переговоры с Ломакиным. Он обещал скоро вылезти. Пока мы размышляли, как можно работать в такую жару внутри ракеты в пространстве, которое до пределов ограничивает всякое движение, подъехал Руднев. Мы с ним прошли в пультовую, где Евгений Осташев подготовил график работ. Вскоре к нам зашел красный как рак Ломакин и попросил меня на пару слов. Он объяснил, что при сборке сильфона, соединяющего две части туннельной трубы, потерял один из шести десятимиллиметровых болтов вместе с гайкой. Все фланцы он соединил, но что делать дальше, не представляет. Мне стало холодно: «А ты уверен, что этот болт случайно не оказался в трубе?»
«Да, — ответил Ломакин, — за это я ручаюсь. Я снял все болты с фланца перед стыковкой и положил их, там есть такое углубление. Когда соединил фланцы и начал сборку, вместо шести оказалось пять. Все ощупал, осмотрел — нигде нет».
«Отдохни, — предложил я, — подумай, все вспомни, выпей холодной воды и полезай снова искать. Пока не найдем, никакой работы на центре не будет. Надо иметь абсолютную гарантию, что болт не в трубе. Если там, это верная авария, его затянет в кислородный насос и тогда — сам понимаешь».
Когда я вернулся в пультовую, Руднев поинтересовался, что случилось. Я не стал скрывать и объяснил. Он сказал, что не уедет от нас, пока мы не найдем потерянный болт.
Перед тем, как снова отправиться на поиски, Ломакин в присутствии военпреда и контролера вывернул все карманы своего комбинезона, чтобы удостоверить, что он с собой туда запасного болта не берет. Прошел час, другой. Весть о происшествии расползлась по МИКу. Появилась идея сделать «прокрутку» блока и по звуку прокатывающегося болта определить, где он находится. Но мы ждали возвращения Ломакина. Через два с лишним часа он, сияющий, выбрался из ракеты и торжественно поднял над головой, чтобы все видели, найденный болт.
Мы все поздравляли Ломакина, а он полез обратно ставить последний, шестой, болт на место. Руднев, который, казалось, больше нас был доволен счастливым концом, предложил выпустить распоряжение о выдаче Ломакину денежной премии за честность и самоотверженность при выполнении трудового задания.
Я написал распоряжение начальнику экспедиции о выдаче денежной премии в размере 250 рублей. Руднев наложил-резолюцию «Разрешаю». Когда вконец измученный Ломакин выбрался из центрального блока, закончив всю работу, я торжественно вручил ему эту бумагу.
На следующий день по ВЧ-связи из Подлипок меня вызвал Королев и попросил доложить, как дела. Я подробно все доложил, а под конец рассказал о вчерашнем происшествии с болтом.
Спокойный тон разговора СП мгновенно изменился. Даже по этой искажающей голос связи я почувствовал, что он захлебывается от возмущения: «Не премировать, а наказывать за такие штучки надо! Ты там всех распустил и еще премии раздаешь! Немедленно отмени и выпусти приказ с выговором! Добрый дядя нашелся!»
Когда я рассказал Рудневу о моем разговоре с Королевым, он развеселился: «Отменить могу только я, потому что на той бумаге мое разрешение. Отменять ничего не буду. Сергей Павлович нас простит. Когда прилетит, ему будет не до этого».
ЗАГАДОЧНАЯ БОЛЕЗНЬ
Через несколько дней после описанного инцидента уже полным ходом начались электрические горизонтальные испытания. Я посылал в Москву ВЧ-граммы с вызовами на полигон всех отпущенных на побывку специалистов. По графикам, которые мы разработали с Евгением Осташевым и Анатолием Кирилловым, подготовка ракеты на технической позиции, если не будет никаких ЧП, должна была закончиться 12 августа. Учитывая жару и всякие возможные непредвиденные обстоятельства, мы решили добавить три дня и объявить срок вывоза ракеты 15 августа. До этого срока оставалось 20 суток. Если набавить пять суток на стартовую позицию, пуск мог состояться 20 августа.
Был уже поздний вечер, когда, записав все опорные по ходу подготовки сроки, я отправился из МИКа в королевский домик, размышляя о предстоящем назавтра разговоре с Королевым по ВЧ. Моя задача заключалась в том, чтобы убедить его согласиться с нашим предложением и при этом не перечислять накопившихся уже в начале испытаний всяческих огрехов. Когда прилетит, тогда будет проще все объяснить.
