Влесова книга. Троянский конь норманнизма - Чернованова Валерия М. (книга регистрации txt) 📗
Мое включение в полемику свелось, в сущности, лишь к тому, что я обратился к трехтомному словарю старой кельтики А. Хольдера, у которого нашел буквальное совпадение с древнерусским, все с тем же значением «имущество», «богатство», «деньги» (см. «Об этнической природе варягов» в журнале «Вопросы истории». М., 1974. № 11). А специального исследования заслуживает вопрос о том, как деньги стали «скотом» в современном понимании.
Но раньше надо точнее определить функции Велеса. Не случайно, конечно, что в договорах дружину и торговцев сопровождают Перун и Велес. Перун – бог дружинников, Велес – бог торговцев. В Х веке дружинник и торговец чаще всего был в одном лице (и дальние походы совершали за моря ради добычи и торговли, а договоры предполагали именно правила торговых отношений). Никакие «стада», конечно, по морям не плавали. Была у Велеса и еще одна функция: он покровитель поэзии. Легендарный Боян в «Слове о полку Игореве» Велесов внук. Иными словами, его функции те же, что и у римского Меркурия: покровитель торговцев, путешественников, служителей муз (а они чаще всего тоже были путешественниками).
Соответственно, в Х веке и позднее должность «скотник» означала казначея, а «скотница» – хранилище казны. Под 996 годом в летописи говорится как о достаточно обычном событии – раздачи горожанам подарков «из скотниц кунами». Под 1018 годом новгородцы собирают для Ярослава «скот» кунами и гривнами. И в таком значении эти понятия долго будут существовать. «Скотом» же в современном понимании деньги и прочее имущество станут не сразу. И решение этого вопроса, видимо, подскажет нумизматика.
Дело в том, что, скажем, зверек куница – это меховой эквивалент серебряного динара – «куны» (от латинского «коен» – «кованый»), зверек бела (горностай) – эквивалент арабского диргема. То есть названия зверьков в данном случае вторичны по отношению к серебряным монетам. А Срезневский собрал внушительный круг источников, свидетельствующий о появлении аналогичного эквивалента для меры богатства – «скота». Таковым стала корова («от скот же и волов и овец», «полониша скоты и коне, вельблуды и челядь», и т. п.). Хотя по Русской Правде больше подходил бы вол: как рабочий скот он ценился несколько выше коровы, именно ровно гривну, что равнялось 25 кунам (корова – 20 кун).
Жаль, что серьезные вещи приходится обсуждать на столь несерьезном уровне. Но слишком уж это сейчас актуально. Ведь под флагом «плюрализма» убивается наука и знание, без которых ни один народ в конце XX столетия не выживет. Когда А. Асов пытается впрячь в одну повозку и «Слово о полку Игореве», и «Влесову книгу», и приднепровских славян, и враждебных им земляков праотца Авраама русов, это, как он выражается, «его проблемы». Но вот и А. Канавщиков напористо разъясняет профессору, что фальшивки нужны и что все «карамзины» прошлого и настоящего – фальсификаторы.
Фальсификаторов действительно много. Скажем, вся кампания против подлинности «Слова о полку Игореве» так и воспринималась обеими сторонами. Помнится, 30 лет назад Р. В. Фридман, которую я, будучи студентом, весьма уважал за прочитанный курс античной литературы, а она меня за постоянно задаваемые вопросы, поделилась со мной – уже коллегой-доцентом – радостью: «Какой все-таки Сашка Зимин молодец! Как он ударил по русскому шовинизму!» «Да, – возразил я. – Но памятник-то – шедевр мировой культуры». «Правда, – легко согласилась она. – Надо так ударить, чтобы памятник не пострадал». Такой замысел мне показался нелепостью. И некоторое время спустя пришлось реагировать на книгу Олжаса Сулейменова, где автор «Слова…» – половец, сами же половцы – младший брат «Главного народа».
К сожалению, прав автор и в отношении многих ученых прошлого и настоящего. Скажем, спор норманнистов и антинорманнистов с самого начала питался не столько научными, сколько политическими соображениями, а потому подавляющая часть материалов в этой полемике не привлекалась (за очень редким исключением, вроде С. Гедеонова). Но в отношении многих оппонентов с той и другой стороны следовало бы говорить о тенденциозности, а не о фальсификациях: материал практически необозрим, и в полном объеме никто и никогда им не владел.
Гораздо серьезнее нынешняя ситуация, когда чуть ли не строем наши историки и социологи бросились яростно обличать собственные научные труды (правда, не упоминая себя при этом и не предлагая снять с себя незаслуженно полученные степени и звания). На таком фоне легко расцвести любому шарлатанству, тем более что нынешней власти гораздо интереснее шарлатаны, нежели ученые. Но это не значит, что науки нет вообще, и тем более не значит, что она не нужна вовсе. Все-таки «ложь во спасение» оправданна лишь там, где правда и истина в принципе не допускаются. А замена науки шарлатанством всегда на пользу лишь самим шарлатанам.
Осенью 1995-го борцы с «русским фашизмом» не без удовольствия отметили, что лишь 15 % русских сознают себя таковыми. Страшно? Страшно! А почему дело именно так и обстоит? Вот «Вечерка» от 1 сентября (того же года) прокомментировала результаты тестирования выпускников московских школ и сама удивилась: средний бал по истории – «двойка». Зато по английскому языку – аж «четверка». А чего же удивительного, если «двоечников» полно и в самой исторической науке, и еще больше около нее? Отсюда и практическая денационализация. И если, по Бисмарку, «немецкий учитель истории выиграл войну с Францией» (в 1870 году), то наш подвел и к Беловежской пуще, и к предательству традиционных друзей, и к ползанию на брюхе перед своими смертельными врагами.
Не будет никакого возрождения страны и народа, пока ученые и политики не осознают, чем жил и живет народ, что его делало могучей силой на протяжении веков – отнюдь не безбедного существования. Фальшивыми призывами и посулами можно на время сбить с толку (и сбили!). А пробудить по-настоящему можно лишь апеллируя к тем историческим реалиям, которыми народ создавался, что порождало его сильные и слабые стороны.
Сказками Шехерезады живет большинство малых народов. Это и комплекс неполноценности, и отчаянные попытки сохраниться как особая этническая единица. Аналогичное мифотворчество «больших» в большей степени их и унижает: вполне достаточно уяснить, благодаря чему они стали большими и почему «большие» нередко превращались в малые и исчезали вовсе. А. Канавщиков отстаивает свое право на фантазию. Мне приходилось рецензировать десятки исторических романов, по большей части именно в рукописях. К чему обычно сводились требования? Фантазируйте за пределами достоверно известных фактов и не слишком модернизируйте эпоху. Поныне считаю непревзойденным образцом изображение Византии VI века в романе Валентина Иванова «Русь изначальная»: все достоверно, на высочайшем уровне социологического анализа и современно за счет вскрытия механизма власти во все времена (не говоря уже о художественных достоинствах). А вот когда А. Канавщиков в «Россиянине» (№ 6, 1995) женит киевских правителей Дира и Аскольда на дочерях великолукского волхва Мала, вспоминаются Нью– Васюки. «Луки» (еще не «Великие») впервые упоминаются древнейшей новгородской летописью лишь в 1166 году, то есть три века после того, как жили Дир и Аскольд. И хотя как «пригород Новгорода» поселение возникло, несомненно, раньше, но никак не на три столетия.
А. Канавщиков верно заметил, что сопоставление обычаев полян и других славянских племен свидетельствует об их разных истоках. Только напрасно он делает из полян «ариев», которые у него к тому же настолько человеколюбивы, что не допускают человеческих жертвоприношений. В упомянутой книге Ю. Шилова есть целая глава, посвященная человеческим жертвоприношениям у ариев. При этом он стремится и объяснить, и оправдать этот ритуал (для оправдания достаточно сопоставить с нашими временами: «Буря в пустыне» или бомбы НАТО над Сербией, конечно, похлеще). Но в прошлом столетии в спорах норманнистов и антинорманнистов обычно присутствовал и такой аргумент: у славян человеческих жертвоприношений не было, а у норманнов и некоторых групп русов были. Мы сейчас не будем разбирать, у каких именно, и у русов ли (в канун христианизации обычай этот сохранялся у многих народов Европы и Азии). Отсутствие же его у славян – факт огромной важности, связанный с формами хозяйствования и общежития, которыми и создается национальный характер.
