Легендарный барон - Князев Николай (книга регистрации TXT) 📗
После боя под Ново-Дмитриевкой, когда определилось направление движения барона на запад, то есть в противоположную сторону от Маньчжурии, 5-я сотня решила бежать на восток в одну из ближайших ночей. Сотня попросила своего бывшего командира, войскового старшину С. принять ее вновь под свою команду и вести в Маньчжурию. С. изъявил согласие, но, прежде чем уйти, поделился планом с помощником командира полка, Кастериным. Последний раскритиковал проект, как недостаточно продуманный, и в свою очередь предложил организовать уход от барона силами, достаточными для того, чтобы не бояться встречи с красными отрядами; предполагалось осуществить это намерение в первый подходящий момент.
О заговоре узнал от одностаничников командир пулеметной команды 2-го полка подъесаул Иванов. Он заявил, что вся команда безоговорочно присоединяется к сотне. Когда же слух о планах оренбуржских казаков дошел до командира одной из батарей, сотника Шестакова, то он обратился к полковнику Кастерину и войсковому старшине С. с просьбой присоединить к будущему отряду его батарею. Таким образом, теперь создалась уже сильная группа из конных, пулеметных и артиллерийских частей. Пока заговорщики медлили в ожидании подходящего момента, барон разделил дивизию. 2-й полк очутился в арьергарде у Резухина. Знал о заговоре оренбуржский казак, доктор Рябухин. Наконец, узнал о нем от доктора и начальник всех пулеметных команд, полковник Евфаритский. Последний, как человек волевой, принял решение убить барона и этим способом упростить задачу.
Глава XXXI
Вечером 18 августа бригада барона остановилась на краю лощины, откуда открывался широкий вид на восток. В южной стороне серела невысокая горная цепь, и плотной массой стали впереди зеленые горы. Туда, в середину их вела дорога-лазейка, по которой барон должен был выступить завтра с рассветом. Вправо от дороги, у самого устья пади расположился монгольский отряд, костры которого скоро запылали по склону полого спускающейся в лощину лесистой горы. В версте или, может быть, даже в полутора верстах на юго-восток от монголов раскинулись полки, батареи, команды пулеметчиков и обозы. В районе расположения унгерновского бивака дорога разветвлялась. По странной случайности барон и его монголы стали вдоль дороги, ведущей на запад, то есть в весьма опасную в данный момент неизвестность; бригада же расположилась фронтом к тому пути, который уходил на юг, к переправе через Селенгу.
Согласно подмеченному за последнюю неделю обыкновению, барон разбил свою ставку с таким расчетом, чтобы монголы служили буфером между ним и полками. Он не доверял уже русским. Унгерн и на походе и на биваке держался в непосредственной близости от этой монгольской части, которую он довел до весьма значительного состава — не менее пяти сотен. Погода с вечера хмурилась и в воздухе чувствовалась острая сырость, может быть, вызванная близостью больших масс холодной воды Хубсугула (озеро, имеющее в длину 130 верст и до 40 верст в ширину, поверхность которого приподнята на 758 саженей над уровнем моря).
В лагере по внешнему виду все обстояло благополучно, то есть горели костры люди варили на них свое обычное мясо, кипятили чай, и лошади мирно паслись по долине. Но было бы весьма опрометчиво в данном случае делать какие-нибудь выводы на основании одной только общей картины внешне спокойного бивака. В унгерновском лагере было отнюдь не благополучно. Хуже всего чувствовали себя офицеры, а их тревожное настроение последних дней не могло не сообщиться и всадникам. В солдатской среде шло брожение, которое впервые проявилось числа 15 августа. Вечером 18 августа в русских и татарских частях шепотом передавалось из уст в уста сообщение «пантофельной почты» о том, что в бригаде генерала Резухина очень нехорошо.
Какие-то монголы, якобы, привезли сообщение об убийстве генерала самими унгерновцами. Вероятно, в связи с этим обстоятельством и в бароновских полках 18 августа тревожные симптомы настолько усилились, что многие из офицеров не могли не почувствовать это нарастание опасных настроений. Татары-пулеметчики, например, предупредили своего командира, что кто-то подал в полках идею перебить всех офицеров и уходить на Дальний Восток: «Но ты, г. капитан, не бойся, мы спрячем тебя и не выдадим», — говорили татары. Так оно или нет, но, во всяком случае, нижние чины достаточно определенно показали во многих сотнях свое отрицательное отношение к урянхайским планам барона.
Иными словами, в бригаде барона Унгерна к вечеру 18 августа сложились типичная для гражданской войны картина разложения воинской части. Дальше же должен был последовать неизбежный взрыв…
Три палатки бароновской ставки были разбиты в полугоре, шагах в двухстах на запад от монгольского дивизиона. Около 12 часов ночи в палатку начальника штаба дивизии полковника Островского вошел начальник объединенных пулеметных команд полковник Евфаритский. Он осветил дремавшего начальника штаба электрическим фонарем и заявил: «Полковник, Вы арестованы. Одевайтесь немедленно и идите в пулеметные команды!» Евфаритский затем приказал вестовому начальника штаба поседлать лошадей, вести их за полковником, и утонул в ночи.
Островский быстро натянул сапоги — больше-то ведь одевать было нечего — и направился к лагерю полков. Его сопровождали вооруженные карабинами татары-пулеметчики. Минут через десять полковник Островский услыхал револьверные выстрелы в той стороне, где стояли палатки барона. Прошло еще несколько минут — вспыхнула беспорядочная ружейная стрельба. Кто и в каком направлении стрелял, установить было невозможно, но казалось, что пули летели в сторону монгольского лагеря и ставки барона. То стихая, то вновь разгораясь, стрельба длилась не менее четверти часа.
В лагере в это время происходила суматоха. Спешно седлались, запрягали обозных лошадей. Откуда-то раздался крик: «Вытягивайся по дороге назад!» Некоторые части пошли, но большинство чинов отряда оставалось еще на местах своих лагерных стоянок. Когда же издали донесся знакомый, очень высокий и резкий фальцет, произведший на многих мгновенное отрезвляющее действие, стрельба прекратилась. Все замерли; каждый в тот момент подумал в магическом зачаровании: «Барон, вот пойдет-то расправа!..» Таково именно было первое впечатление от неожиданного появления барона Унгерна.
Он громко звал к себе: «Очиров, Очиров! Дмитриев! Марков!» Но никто не отозвался: одни из старших чинов попрятались, а иные убежали. Унгерн скакал вдоль лагеря на своей прекрасной серой кобылице. Возле артиллерийского дивизиона он заметил полковника Дмитриева и осадил лошадь. «Ты куда собрался бежать? Испугался того, что несколько дураков обстреляло мою палатку? Поворачивай назад! Не в Маньчжурию ли тебе захотелось?» — и пушки, вытянувшиеся было на дорогу, послушно стали загибать в сторону своей последней бивачной стоянки.
Барон поскакал дальше. «Евфаритский! Марков!», — кричал он, проезжая мимо пулеметчиков, по направлению к 4-му полку. Но ни тот, ни другой не откликнулись. «Бурдуковский, ко мне! Бурдуковский! Бурдуковский!» — пронзительно призывал барон своего верного телохранителя и последнюю опору. Этот не в меру ретивый исполнитель суровой воли Унгерна только что крепко взят был в шашки несколькими налетевшими на него всадниками и разрублен на части за тот короткий промежуток времени, пока падал с коня на землю. Одновременно с Бурдуковским погибли личный ординарец прапорщик Перлин, вахмистр ординарческой команды Бушмакин и капитан Белов. Если Бурдуковский и С. поплатились за свое усердие в исполнении смертных приговоров, то убийство Белова не может быть оправдано никакими доводами. Белов, державшийся с большим достоинством, боевой офицер, командовал японской сотней 3-го полка. Он виновен лишь в том, что к нему, как образцовому офицеру, барон начал за последнее время посылать офицеров на исправление.
Возле пулеметных команд навстречу барону выскочил Макеев и сделал по нему выстрел из нагана. Не обратив на это внимания, барон поскакал дальше, к голове колонны, но, встреченный огнем стрелявших с колена пяти-шести пулеметчиков, был вынужден круто повернуть лошадь в сторону сопок. За ним поскакало несколько всадников — вероятно, полковник Евфаритский, сотник Седловский, капитан Сементовский, один из прапорщиков артиллерийского дивизиона и, может быть, капитан Штанько (никто из них не вернулся).