Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Оппоков Виталий (бесплатная библиотека электронных книг .TXT) 📗
«Временному правительству.
Мне сообщают, что декрет об аресте, в связи с событиями 3–4 июля, распространяется на тт. Ленина, Зиновьева, Каменева, но не затрагивает меня.
По этому поводу считаю необходимым довести до Вашего сведения ниже следующее.
1. Я разделяю принципиальную позицию Ленина, Зиновьева и Каменева и развивал ее в журнале „Вперед“ и во всех вообще своих публичных выступлениях.
2. Отношение мое к событиям 3–4 июля было однородным с отношением названных товарищей, а именно:
а) о предполагаемом выступлении пулеметного и других полков т.т. Зиновьев, Каменев и я впервые узнали в заседании соединенного Бюро 3 июля, причем мы немедленно предприняли необходимые шаги к тому, чтобы это выступление не состоялось; в этом смысле т.т. Зиновьев и Каменев снеслись с центрами большевистской партии, я — с товарищами по „междурайонной“ организации, к которой принадлежу;
б) когда демонстрация тем не менее состоялась, я, как и тт. большевики, многократно выступал перед Таврическим дворцом, выражал свою полную солидарность с основным лозунгом демонстрантов: „Вся власть Советам“, но в то же время настойчиво призывал демонстрантов немедленно же возвращаться, мирным и организованным путем, в свои войсковые части и в свои кварталы;
в) на совещании некоторого числа членов большевистской и „межрайонной“ организации, происходившем глубокой ночью (3/4 июля) в Таврическом дворце, я поддерживал предложение т. Каменева: принять все меры к тому, чтобы избежать 4 июля манифестаций; и только после того, как все агитаторы, прибывшие из районов, сообщили о том, что полки и заводы уже решили выступать и что до ликвидации правительственного кризиса нет никакой возможности удержать массы, все участники совещания присоединились к решению приложить все усилия к тому, чтобы ввести выступление в рамки мирной манифестации и настаивать на том, чтобы массы выходили без оружия;
г) в течение всего дня 4 июля, проведенного мною в Таврическом дворце, я, подобно присутствовавшим тт. большевикам, неоднократно выступал перед демонстрантами в том же самом смысле и духе, что и накануне.
3. Неучастие мое в „Правде“ и невхождение мое в большевистскую организацию объясняются не политическими разногласиями, а условиями нашего партийного прошлого, потерявшими ныне всякое значение.
4. Сообщение газет о том, будто я отрекся от своей причастности к большевикам, представляет такое же измышление, как и сообщение о том, будто я просил власти защитить меня от „самосуда толпы“, как и сотни других утверждений той же печати.
5. Из всего изложенного ясно, что у вас не может быть никаких логических оснований в пользу изъятия меня из-под действия декрета, силою которого подлежат аресту тт. Ленин, Зиновьев и Каменев. Что же касается политической стороны дела, то у вас не может быть оснований сомневаться в том, что я являюсь столь же непримиримым противником общей политики Временного правительства, как и названные товарищи. Изъятие в мою пользу только ярче подчеркивает таким образом контрреволюционный произвол в отношении Ленина, Зиновьева и Каменева.
Петроград. Лев Троцкий». [182]
Смелость и прямота Троцкого, с которыми он разделяет позицию большевиков по отношению к Временному правительству, не могут не вызывать уважения. И все же не так все просто в этом заявлении, написанном 10 июля 1917 года, как может показаться на первый взгляд.
То, что Временное правительство доживает если не последние дни, то последние месяцы, было ясно даже и менее искушенному, чем Троцкий, политику. Не сегодня-завтра, быть может, начнут делить портфели. Без участия большевиков этот дележ, как это могло быть еще в апреле, когда Ленин заявил меньшевикам и эсерам о согласии большевиков быть в оппозиции на мирных партийных началах, обойтись уже не мог. А его, Льва Троцкого, неизменно высказывавшего свою (пусть парадоксальную, но именно свою!) позицию, несмотря ни на какие опасности, рвущегося в лидерство и уже признанного многими лидером революционного движения, вдруг «изымают из борьбы». Как же он мог не опротестовать это «изъятие», да еще, возможно, надеясь предать свое заявление огласке? И чем он, собственно, рисковал? Очередным арестом? Но он их пережил много. Судом? Это еще более повысило бы его популярность. Смертной казнью по законам военного времени?.. Надо полагать, на такой крайний риск он не рассчитывал. Какие же основания можно высказать по поводу подобного предположения?
Официальное следствие не располагало против Троцкого теми обвинениями, которое выдвинуло против большевиков и других участников «вооруженного выступления» (а может, и не желало выдвигать их!), поскольку «изъяло его из-под действия декрета об аресте». Он признавался в том, что является «непримиримым противником общей политики Временного правительства». Но являться противником — это не значит выступать против, а именно последнее и отрицал Троцкий в своем заявлении, более того, он отговаривал других от подобных, враждебных правительству действий. Впрочем, только в этом пункте он, получалось по всему, и сходился с большевиками. Он даже упреждал их в провозглашении политического лозунга «Вся власть Советам». Большевики считали этот лозунг преждевременным. Троцкому же этот лозунг, несмотря на засилье в нем меньшевиков и эсеров, судя по всему, был выгоден. И не только потому, что он в любом деле торопился, суетился, боясь упустить момент, чтобы выдвинуться, быть если и не единоличным лидером, то в числе немногих — самых первых. Дело в том, что он тоже входил в состав Исполнительного комитета Петроградского совета. Причем вошел туда не столько на выборной основе, сколько по «персональному приглашению». Вот как он сам объяснял этот довольно любопытный случай, схожий с тем нашумевшим «освобождением из-под стражи английским правительством по просьбе Временного правительства».
В деле, которое вел Александров, подшит протокол допроса от 24 июля 1917 года, составленный «в Петроградской одиночной тюрьме (Крестах) судебным следователем 24-го уч. гор. Петрограда». Как видим, показания Троцкого, как и он сам, не очень-то интересовали Александрова, и он даже не посчитал нужным самолично допросить столь важного свидетеля. Впрочем, как отмечалось в протоколе, в соответствии с постановлением от 21 июля тот привлекался к допросу уже в качестве обвиняемого. О себе он сообщил следующее:
«Я, Лев Давидович Бронштейн, Троцкий… 37 лет, вероисповеднаго состояния, а отец мой был иудейского вероисповедания, [183] рожден в дер. Яновка, возле колонии Грамотлей, [184] Елизаветградского уезда, Херсонской губернии, к каковой колонии и прописан как колонист-земледелец, при старом режиме был лишен гражданских и воинских прав приговором Петроградской Судебной Палаты в 1907 году в качестве обвиняемого по ст. 100 угол, улож., рождения брачного, считаю себя русским гражданином, кончил реальное училище, женат, имею двух малолетних дочерей, по профессии писатель по общественным и социальным вопросам, средствами к жизни является литературный труд, особых примет не имею…»
Ну а о том, как оказался «приближенным» к руководству Советом, Троцкий показал:
«В состав Исполнительного Комитета Петроградского Совета Р.С.Д. я был приглашен (с совещательным голосом) самим Исполнительным Комитетом, как бывший председатель Петербургского Совета Раб. Депутатов 1905 года. В состав Всероссийского Исполнительного Комитета я вошел на всероссийском съезде Советов от фракции „объединенных социал-интернационалистов“».
И все же само по себе это показание, представляющее определенный интерес, мало чего стоит без уточнения того же Троцкого: «На вопрос о составе Исполнительного Комитета С.Р.С.Д. я могу лишь рекомендовать следственным властям обратиться за справками к председателю его, Н.Т. Чхеидзе, [185] или товарищам председателя — Керенскому, Скобелеву и др.». Не исключено, что опытный подпольщик Троцкий, не желая давать лично информацию о составе Исполнительного Комитета, назвал фамилии только своих «персональных поручителей», тех, кто «персонально» пригласил его в состав Комитета, кто рекомендовал его кандидатуру всероссийскому съезду Советов. Ссылка на то, что он был приглашен как бывший председатель Петербургского совета, — не совсем серьезна. Председателем он был еще в 1905 году, т. е. 12 лет назад, и за это время успел довольно шумно скомпрометировать себя и связью с Парвусом, и выступлениями против войны, и готовностью к сближению с большевиками. Нет, не в этом причина его приглашения. Тем более если учесть, что возможные «поручители» — люди разных политических течений и умозрений: Чхеидзе — меньшевик, Керенский — эсер, Скобелев — меньшевик и «молокан» (по его же словам). Правда, последний в беседе с Александровым сообщил, что с Троцким семь лет назад был близок и вел совместно с ним борьбу против большевиков и Ленина. Позже разошлись по вопросам отношения к войне. Ну а потом (это уже не из показаний Скобелева Александрову, а из исторических источников) снова сошлись на почве «служения большевизму» — в 1922 году Скобелев вступил в РКП(б). Но Чхеидзе, а тем более Керенский, — что их могло заставить так отнестись к Троцкому, в крайнем случае, если не рекомендовать его в состав Комитета, то и не возражать против его введения в этот орган? Оказывается, была мощная тайная надпартийная сила, о которой уже шла речь, объединившая и Чхеидзе, и Керенского, и Скобелева. О ней, т. е. о масонстве, Чхеидзе, являвшийся членом Верховного Совета российских масонских лож, в августе 1925 года, будучи в эмиграции, в Марселе, вспоминал так:
