Образ врага. Расология и политическая антропология - Савельев Андрей Николаевич (чтение книг txt) 📗
Аристократия является носителем и создателем традиции, покуда она ведает о национальных интересах, национальных границах и народной воле. Мораль дворянства служит модернизации производства и сознания масс в период индустриализации. И только бюрократическая рутина, подавляющая интерес массы стать значимой в собственных глазах, научившись дворянской части и доблести применительно к собственной профессии, способна подавить эту передачу по наследству элементов традиции от дворянства национальной всесословной элите.
А.Ф.Лосев писал: «Аристократ не потому занимает привилегированное положение в обществе, что он какого-нибудь особенного происхождения или крови, но потому, что он по существу прекраснее, выше, идеальнее прочих. Он свободен не потому, что он фактически обладает властью и может повелевать, но потому, что он по существу своему свободен, в то время как остальные суть по существу своему рабы. Аристократ стоит наверху общественной лестницы потому, что он ближе к истине, что он более истинный, более правильный человек, что он может быть проводником истины для всего остального общества. Что аристократия держится не насилием и не физической силой, видно из того поразительного факта, что аристократия всегда незначительная в количественном отношении по сравнению со всем народом».
Еще более определенно высказывался в начале ХХ века выдающийся русский публицист М.О.Меньшиков: «Древние бароны, завоеватели Европы, были и физически, и психически более деятельными, более сильными людьми, чем те рохли, которыми они овладели. Древние аристократы упражнялись каждый день в военном искусстве и были артистами насилия. Обеспечив победу, они совершенствовали свои способности побеждать не только мечом, но и повелением, распоряжением, более умным, нежели могли додуматься их вассалы. В каменных раковинах многовековых замков жила одно время не только по титулу высшая раса, а и по существу».
Любой социальный порядок требует лидерства и харизмы. Ею охраняются биологические механизмы безопасности расы. Аристократия сохраняет нужную этому выживанию иерархию.
Харизма и лидерство принципиально аристократичны и антибуржуазны. Буржуйская мораль — это вытяжка из традиционной морали, в которой остаются лишь те формы добропорядочности, которые служат максимальной наживе. В изначальном своем виде они и вовсе были примитивны и связаны с исполнением элементарных норм гигиены и верности слову. Это был обрубок морали для выбившихся в люди недавних простаков, пыжащихся выдать себя за избранное сословие, которому мораль духовенства и дворянства лишь поставляет рекомендации, большую часть из которых можно просто отбросить за ненадобностью или непонятностью.
У буржуазии, как и у сброда, нет традиции. М.О.Меньшиков пишет: «В государственной жизни буржуазия выдвигает как свой орган бюрократию, канцелярски-полицейский способ править народом — способ, при всей черствости и бездушии его очень слабый. Буржуазно-бюрократический строй есть пышно декорированное бессилие».
Буржуазная мораль принципиально не способна воспроизводить традиции. И даже напротив, ее алчность всегда противостоит традиции — установкам сверхматериального характера, выражающих устремления государства, нации, сословия, но не прибыть частного предприятия и не частный доход. Аморальность буржуазии приводит к ее глобализации. Ведь мораль всегда имеет национальный характер и выражена на языке традиции. Вместе с тем, буржуазия возвращается в нацию, когда ее интересы перестают удовлетворяться интернациональными рынками или есть шанс силой государственной машины получить для себя более выгодные условия экономической конкуренции. Поэтому бесконтрольность крупной буржуазии опасна для нации своим интернациональным духом, а мелкая буржуазия, производящая трудовой капитал, почти всегда национальна. Соответственно, выживанию государства может способствовать только такая правовая система, в которой монополии непременно дробятся, а крупнейшие производства находятся в собственности или под полным контролем национального государства, систематически уничтожающей сговор между бюрократией и обладателями крупнейших капиталов.
Либерализм в своем истоке был радикально аморальным мировоззрением, предложившим усечение моральных систем и упрощение их до такой степени, чтобы можно было внушать людям лояльность друг другу в системе самых примитивных требований приличия. Основоположников либерализма Гоббса и Локка перепугали современные им религиозные войны. И тогда они решили, что пора вопрос об истине снять с повестки дня Истории, поставив во главу угла спасение тварной природы человека. Сообразно выстраивалась и тварная, антиаристократическая мораль. Государство под руководством аристократов мешало выживанию плебса, уставшего вопрошать об Истине и мечтающего о зажиточности, и амбициям нигилистов, возбужденных перспективой водить за собой массы и помыкать высшими сословиями.
Доблесть аристократа создавалась войной. Милитаризация этики только в высших сословиях была слабостью прежних иерархий и привела их к краху. Этика аристократии вовсе не была свойственна торговцам или крестьянам. Между нацией аристократии и общенародной нацией образовался период нестабильности — век социальных экспериментов, из которых самым чудовищным был вовсе не фашизм или большевизм, а, как теперь уже совершенно ясно, либерализм. Его мораль сразу превратилась в ханжество. Что проповедуется другим, никогда не соблюдается либералами, никогда не ведет по жизни спекулянтов и ростовщиков.
Напротив, аристократическая мораль всегда стремится к всеохватности. Именно поэтому перспективы выживания имеют только те культурные нации, в которых аристократическая мораль является образцом, а буржуазное ханжество постоянно разоблачается и порицается. Ведущие страны Запада на этом поприще, похоже, не имеют никаких перспектив, и потому идут от шпенглеровского заката Европу к фукуямовскому «разрыву» европейской истории, а потом — и к смерти Запада, предсказанной Бьюкененом.
* * *
Современная политическая наука, кичащаяся своим рационализмом, изгоняет из социальной действительности не только нацию. Отождествляя расу с расизмом, политическая наука чурается всякого биологизма. Даже если нацию в какой-то степени впускают в политику, то стараются принять ее без этнических характеристик — исключительно по модели подданства/гражданства. Этнос почти всегда понимается как малый народ, угнетаемый государством и ведущей нацией. Раса же в политической науке полностью запрещена. Все это превращает политическую науку в сплошное противоречие с жизнью, в фикцию, лишенную понимания наиболее важных процессов, происходящих в мире человека.
Современная политика пока не готова к тому, чтобы увидеть свою задачу в управлении биологическим фактором, в аккуратном и тонком применении евгенических законов и выращивании здорового и адаптированного к определенному типу жизни индивида, задатки которого проясняются в раннем возрасте и направляются в нужное русло. Отказ политиков от принятия на себя ответственности за биологическое выживание нации оборачивается нарастанием вала генетических болезней, жизненными драмами запутавшихся в своих склонностях людей, деформацией сложившихся этнополитических пропорций, ведущих к вражде между этносами, ранее способными к существованию в едином государстве. И помимо воли политиков биологическое врывается в политику, становясь уже неконтролируемым фактором, перекрывающим по значимости все прочие.
Практическая антропология, приобщенная к проблемам политики, дает важнейший материал, который необходимо использовать в разработках политических стратегий. Прежде всего, она важна с точки зрения выживания той культурно-исторической общности, к которой мы принадлежим — русской цивилизации. Она имеет как социально-культурное измерение, так и биологическое.
Глава 3. Русские. Свои, наши
Праславянский этногенетический котел
Образование расовых и культурных черт народа — сложный процесс, детали которого иногда просто невозможно восстановить. В то же время каждый народ имеет свою прародину — территориальный «плавильный котел», в котором был запущен этногенетический процесс, из которого началось расселение нового народа.
