Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Фергюсон Ниал (читать книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
не существует союза… накладывающего на нас обязательства по отношению к… Франции и России… С другой стороны… английское государство принадлежит к той же группе держав, пусть и не стремясь усилить разногласия, существующие между двумя группами в Европе. Напротив, мы желаем устранить все возражения, возникающие при противопоставлении этих групп… друг другу… Наша политика никогда не была агрессивной, и если в Европе случится война и мы примем в ней участие, то выступим не на стороне агрессора, поскольку в этом случае общественное мнение будет против нас.
Лихновский воспринял это заявление, как и желал Грей, за предостережение: “В том случае, если Франция будет втянута [в конфликт], Англия не осмелится остаться безучастной” (это соображение он с нарастающим отчаянием повторял по ходу того, как кризис усиливался). Однако Бетман-Гольвег и Ягов, несомненно, решили, что одобрение немцами идеи посредничества четырех держав удовлетворит Грея {834}. 26 июля Георг V в беседе с германским кронпринцем занял столь же неопределенную позицию:
Не знаю, как мы поступим. Мы ни с кем не ссорились и, надеюсь, сохраним нейтралитет. Но если Германия объявит войну России, а Франция встанет на сторону России, то, боюсь, в войну втянут и нас. Однако вы можете быть уверены, что и я, и мое правительство сделаем все возможное для предотвращения войны в Европе.
Кронпринц решил, что Англия “вначале” останется нейтральной, хотя и усомнился, “сможет ли она долго” сохранять нейтралитет “ввиду ее отношений с Францией” {835}. Впрочем, английский нейтралитет в ближайшее время — вот все, что требовалось германскому правительству, если армия сможет достичь достаточно сильных позиций на континенте. В общем, английский политический курс был настолько запутанным, что его можно было интерпретировать более или менее вольно. К воскресенью 26 июля французы окончательно убедили себя, что могут положиться на англичан, тогда как немцы считали вопрос о невмешательстве Британии решенным. Ягов заявил Камбону: “У вас свои сведения, у нас свои”. (Увы, одни и те же.) Германское правительство продолжало изображать заинтересованность в предложениях Грея о посредничестве в переговорах, которые, однако, не собиралось вести {836}.
Справедливости ради следует сказать, что запутавший всех Грей почти добился успеха. Правительство Сербии почувствовало себя настолько беззащитным, что оно (несмотря на изумление Грея по поводу “трудновыполнимых” условий Вены) почти согласилось принять австрийский ультиматум и предложило минимальные поправки {837}. Более того, к изумлению Бетман-Гольвега и Мольтке, советовавших австрийцам не относиться всерьез к предложению Грея о посредничестве, кайзер воспринял ответ Сербии как дипломатический триумф. Сочтя, что “теперь годится любой повод к войне”, он призвал Вену “остановиться в Белграде”, то есть временно оккупировать столицу Сербии (подобно тому, как Пруссия оккупировала север Франции в 1870 году) “в качестве гарантии соблюдения и исполнения принятых обязательств”. Это усилило замешательство, порожденное заявлением Ягова о том, что Германия никак не отреагирует, если русские ограничатся мобилизацией лишь в южных военных округах (то есть на случай столкновения с Австро-Венгрией, но не с Германией) {838}. В то же время Сазонов неожиданно переменил свое мнение о возможности двухсторонних российско-австрийских переговоров: Грей вернулся к этой идее, когда стало ясно, что германское правительство в действительности не одобряет его план четырехсторонней конференции. Артур Николсон отозвался с раздражением: “Г-н Сазонов умеет запудрить мозги” {839}. (Немцы тоже. Теперь Ягов утверждал, что четырехсторонняя конференция станет “равносильна третейскому суду” и уравняет Австрию с Сербией. В то же время Бетман-Гольвег умышленно не упомянул сделанное Сазоновым князю Лихновскому предложение о двухсторонних переговорах на том основании, что посол “информирует обо всем сэра Эдуарда [Грея]” {840}.) На короткое время показалось, что войны на континенте можно избежать. Конечно, Сазонов не собирался мириться с занятием австрийцами Белграда, которое, с его точки зрения, представляло собой угрозу российскому влиянию на Балканах {841}, однако дал понять, что “если Австрия, признавая, что конфликт с Сербией принял характер общеевропейской важности, объявит о своей готовности взять обратно пункты ультиматума, покушающиеся на принципы сербского суверенитета, Россия обязуется остановить всякие военные приготовления”. Бетман-Гольвег почти в отчаянии взял эту формулу за основу, и 30 июля австрийское правительство фактически приняло предложение Сазонова о переговорах {842}.
К несчастью, военная логика теперь преобладала над дипломатическими расчетами. Еще до обстрела австрийцами Белграда Сазонов и российские военные объявили о частичной мобилизации, а узнав о том, что Германия в любом случае намерена провести мобилизацию, отчаянно попытались превратить ее в общую. На самом деле русские еще 29 июля начали мобилизацию в Одесском, Киевском, Московском и Казанском военных округах (позднее Николай II говорил, что это решение было принято четырьмя днями ранее), заверив германского посла, что это не указывает на наличие у России “каких-либо наступательных намерений против Германии”. Но после заявления Пурталеса о том, что Германия все же “вынуждена мобилизоваться и перейти от слов к действиям”, русские решили, что частичной мобилизации может оказаться недостаточно, к тому же она может помешать мобилизации общей. Последовала череда истерических совещаний и телефонных переговоров: Сазонов и его коллеги пытались убедить колеблющегося царя согласиться на общую мобилизацию. 30 июля в два часа ночи Николай II наконец решился. Мобилизация началась на следующий день. (Как и в Берлине, в судьбоносный момент превозносимое могущество монарха оказалось призрачным {843}.) Именно этого и ждали немцы, стремившиеся начать мобилизацию, направленную не только против России, но и Франции {844}. Идея российско-австрийских переговоров была отброшена в странном “состязании в медлительности”: Германия (ради влияния на общественное мнение) задержала мобилизацию, чтобы позволить России сделать это первой. Война в Европе стала неизбежной. Бетман-Гольвег наконец понял, что Англия в ответ на нападение на Францию немедленно вмешается. Он попытался склонить австрийцев к переговорам, однако те отказались свертывать военные операции {845}. Остались без ответа и призывы кайзера к царю остановить мобилизацию. Начальник российского Генерального штаба Николай Янушкевич пообещал Сазонову после решения императора поступить следующим образом:
Я уйду, сломаю свой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации {846}.
Немцы заявили, что если Россия не остановит мобилизацию, то им не остается ничего иного, как сделать то же самое. Это подразумевало вторжение в Бельгию и Францию {847}. В тот момент, когда Россия решилась на общую мобилизацию, началась “война по расписанию”: война между четырьмя континентальными державами (а также, конечно, Сербией и Бельгией). Под вопросом по-прежнему оставалось участие в конфликте Великобритании (и, следовательно, Турции и Италии).
