О чем не сообщил ТАСС Подлинная история «Трианона» - Перетрухин Игорь Константинович
В этой связи припоминается и такой ставший известным много лет спустя случай.
Во времена карибского кризиса, когда американцам было уже достоверно известно о размещении на Кубе советских ракет среднего радиуса действия, что документально подтверждалось многочисленными фотоснимками ее территории, сделанными с самолетов-разведчиков, президент США Джон Кеннеди в личной беседе с А. Громыко, не ссылаясь на имевшиеся тому подтверждения, прямо спросил его об этом. Министр дал отрицательный ответ. По свидетельству очевидцев, когда Громыко покидал место встречи и беседы с Дж. Кеннеди, тот в присутствии своего ближайшего окружения вполголоса произнес: «Лживая тварь!». Возможно, в чем-то он был и прав.
Надо отметить, что Службе безопасности МИД СССР тоже довелось принимать активное участие в работе по делу предателя Шевченко, но уже в городе Москве. Всю необходимую информацию по поводу его бегства и предшествовавшему тому периоду мы сразу же получали из Управления внешней контрразведки ПГУ КГБ СССР.
В тот давний вечер 31 марта 1978 года, накануне своего бегства, Аркадий Шевченко после ужина сидел в удобном кресле в просторной гостиной своих апартаментов в Нью-Йорке и просматривал вечерние газеты. Ленгина занималась какими-то домашними делами. Откуда-то из глубины комнат приглушенно звучала спокойная музыка. Казалось, все было тихо, мирно и обыденно. А в действительности он, не вникая в суть читаемого, лихорадочно обдумывал только что полученную от приехавшего из Москвы своего давнего приятеля С. информацию о повышенном интересе к нему со стороны центрального аппарата КГБ и о разоблачении в Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий МИД СССР агента ЦРУ США Александра Огородника, о чем знал только узкий круг руководящих работников из секретного приказа по министерству. Ему стало также известно и то, что в ближайшее время будет принято решение о его немедленном возвращении в Москву.
Шевченко лихорадочно перебирал в уме все возможные причины своего столь поспешного отзыва. Он не исключал, что КГБ стало известно, что Ленгина, дружившая с Лидией Дмитриевной Громыко, давно занималась спекуляцией. Она покупала в Нью-Йорке женские меховые изделия и антикварные вещи, привозила их сама, а чаще пересылала через других жене министра для последующей перепродажи в Москве по основательно завышенным ценам. Дипломат не раз предостерегал по этому поводу свою взбалмошную и потерявшую чувство меры жену. Но та, не наделенная большим умом, и слышать ни о чем не хотела.
Она была абсолютно уверена в том, что все без исключения жены наживаются на командировках своих мужей за границу. Переубедить ее было совершенно невозможно, а определенные неприятности в этой связи и упреки, но не более того, можно было ожидать в любое время. Ему уже хватало и того, что сам был не безгрешен во многих отношениях.
Но эта версия как-то не вязалась с его положением и покровительством со стороны министра и члена Политбюро А. Громыко. Он уже более двух лет сотрудничал с ЦРУ США, и причина была, скорее всего, именно в этом. КГБ, возможно, что-то пронюхал через своих людей в американских спецслужбах о его подозрительных контактах. Он впервые в жизни, будучи в совершенно трезвом состоянии, ощутил настоящий страх. Ведь в этом случае министр за него уже не заступник. А что полагается за содеянное, он знал совершенно точно. По этому вопросу у него уже давно были разговоры с сотрудниками ЦРУ, но каждый раз они успокаивали его и уговаривали не торопиться с принятием решения об обращении к властям с просьбой о предоставлении ему политического убежища. Особенно настораживал предстоящий отзыв в Москву. Сегодня он уже договорился об экстренной встрече со своими «партнерами» на находившейся в этом же доме конспиративной квартире.
Когда Ленгина уже спала, он неожиданно встал и вышел из квартиры. Быстро сбежал по лестнице с двадцать шестого этажа на три пролета вниз и вошел в конспиративную квартиру. Здесь он сказал поджидавшим его сотрудникам ЦРУ, что, видимо, серьезно засветился, попал в поле зрения КГБ и в ближайшее время будет отозван в Москву. Он был до крайности испуган и близок к истерике. После бурной дискуссии он вновь вернулся в свою квартиру, а через несколько минут возвратился с дорожной сумкой. В сопровождении двух сотрудников управления он вышел к поджидавшей внизу автомашине, которая стрелой вылетела из Манхэттена.
В коттедже, куда его привезли, спать так и не пришлось. Все понимали, что исчезновение известного дипломата вызовет огромную сенсацию в средствах массовой информации и побудит советское представительство при ООН официально потребовать принятия срочных мер по его розыску.
На следующий день, увидев рано утром, что мужа дома нет, и убедившись несколько позже, что на работу он не явился, Ленгина, обеспокоенная его исчезновением, поставила в известность об этом сотрудников советского представительства при ООН. В то же утро Шевченко позвонил домой, но, услышав незнакомый голос, повесил трубку.
Об исчезновении Аркадия Шевченко немедленно информировали Министерство иностранных дел СССР. Аналогичное сообщение поступило и в Комитет государственной безопасности. Естественно, что необходимые сведения были получены также руководством Второго главного управления, а затем и Службой безопасности МИД.
Как было положено в таких случаях, во избежание «провокаций со стороны американских спецслужб, возможно, похитивших советского дипломата», Ленгину Шевченко очередным рейсом «Аэрофлота» в спешном порядке отправили в Москву. Вместе с ней из Нью-Йорка по окончании командировки вылетел и уже упоминавшийся руководящий работник МИД и приятель А. Шевченко — С. Во время полета он сидел рядом с Ленгиной, и они о чем-то долго разговаривали.
Одновременно по тем же причинам через руководство МИД из Швейцарии был срочно отозван под благовидным предлогом работавшим там сын Шевченко Геннадий.
Тем временем в нашей прессе было опубликовано официальное сообщение, что «жертвой происков американских спецслужб стал аккредитованный при ООН советский дипломат А. Шевченко» и что наши компетентные органы принимают меры по его освобождению.
И действительно, в Манхэттене с ним встречались посол СССР в США А. Ф. Добрынин и советский представитель в ООН О. А. Трояновский. Но все переговоры закончились безрезультатно: кроме взаимных оскорблений, там ничего не было.
По прибытии в Москву Ленгина сразу же попыталась встретиться с Лидией Дмитриевной Громыко и даже с самим министром, поскольку была не без оснований абсолютно уверена в его личных симпатиях к ней. Однако ни та, ни другая встречи не состоялись: она практически встретила глухую стену отчуждения. То же самое случилось и с ее попытками связаться с другими руководящими работниками министерства, с которыми она была хорошо знакома.
Вскоре ей стало известно, что кто-то из руководства Управления делами Совмина распорядился об откреплении ее семьи от правительственной поликлиники 4-го Управления Минздрава СССР и закрытого распределителя в гастрономе номер 1 (Елисеевском магазине).
В связи с укреплявшимися с каждым днем подозрениями, что Шевченко изменил Родине, а затем уже на основании появившихся в американской печати сведений о том, что он официально попросил в США политического убежища, с санкции прокурора, выданной ввиду заведенного на Шевченко уголовного дела, на его квартире на Фрунзенской набережной с участием понятых был произведен обыск в расчете на то, что следственные органы КГБ смогут таким образом получить дополнительные интересующие их факты и материалы.
Квартира, по тем временам довольно большая, состояла из четырех комнат общей жилой площадью 120 квадратных метров. В доме имелась богатая библиотека, значительную часть которой составляли многочисленные подписные издания. Поражало обилие предметов антиквариата и прочих того же рода вещей, таких, например, как тончайшей работы беломраморный бюст французского императора Наполеона или панно из полудрагоценных камней западного производства. По всей видимости, они достались семье от тещи Аркадия Шевченко Анны Ксаверьевны, муж которой длительное время работал в какой-то советской организации в Австрии, связанной с учетом и реализацией трофейного имущества после разгрома фашистской Германии.
