Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах - Синдаловский Наум Александрович (книги серии онлайн txt) 📗
Петровский токарь и изобретатель Андрей Нартов впоследствии рассказывал, что царь, возвращаясь однажды со строительства крепости и садясь в шлюпку, будто бы сказал, взглянув на свой домик: «От малой хижины возрастает город. Где прежде жили рыбаки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией».
На пространстве между Троицким собором и Домиком Петра кипела жизнь. Здесь проводили солдатские учения, устраивали городские праздники, здесь же шла бойкая торговля товарами первой необходимости. Именно здесь, на Троицкой площади, возник первый городской рынок. Он назывался Обжорным. Чуть позже, «пожарного страха ради» его перевели на другое место и присвоили более благозвучное название. Он стал называться Сытным, или Ситным. Существует несколько версий происхождения этих названий. По одной из них, сюда любил захаживать первый губернатор Петербурга князь Александр Данилович Меншиков. Покупал свои любимые пирожки с зайчатиной, тут же смачно ел и приговаривал: «Ах, как сытно!» Вот так будто бы и стал рынок Сытным.
Но есть другие легенды. В старину на рынке, рассказывает одна, торговали мукой, предварительно, прямо на глазах покупателей просеивая ее через сита. Тут же продавали и сами сита. Потому и рынок Ситный. Но другие уверяют, что все-таки «Сытный» и что название это произошло от слова «сыта» – вода, подслащенная медом. В специальные «конные дни», когда на рынке торговали лошадьми, женщины продавали любимый простым народом овсяный кисель, а «для прихлебки давали сыту».
Как бы банально это ни звучало, но Петр влюбился в свой «парадиз» однажды и безоговорочно. Этому, кроме хорошо известных подтверждений документального характера, есть множество свидетельств полулегендарных, а то и просто легендарных. Так, плененный в ходе Северной войны швед Ларе Юхан Эренмальм в своем описании Петербурга рассказывает, что «царь так привязался своим сердцем и чувствами к Петербургу, что добровольно и без сильного принуждения вряд ли сможет с ним расстаться». Неоднократно, пишет далее Эренмальм, царь будто бы говорил, целуя крест, что скорее потеряет половину своего государства, нежели Петербург.
Петербург для Петра был не только вызовом ненавистной ему старобоярской Москве, но и вызовом всему миру. И Петр постоянно подчеркивал это. Уже упомянутый нами Нартов рассказывает, как «по случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей или съездов между господами похваляемы были в присутствии государя парижское обхождение, обычай и обряды», на что отвечал он так: «Добро перенимать у французов художества и науки. Сие желал бы я видеть у себя, а в прочем Париж воняет».
Существует предание, что годы спустя, посетив Францию, Петр так возмущен был роскошью Парижа и Версаля по сравнению с ужасающей нищетой французских деревень, что якобы сказал: «Если я замечу подобное за моим Петербургом, то первый зажгу его с четырех углов».
Он любил свой город и гордился им. Вопреки пророчествам и предсказаниям, вопреки логике и здравому смыслу, Петербург стремительно поднимался «из тьмы лесов и топи блат». Правда, цена этой стремительности была чудовищно высока. По утверждению В. О. Ключевского, «едва ли найдется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте». Для петербургской мифологии эта тема была всегда болезненной и мучительной. В середине XIX века ее попытался сформулировать Яков Полонский в стихотворении «Миазм». Смысл его сводится к тому, что в одном богатом доме близ Мойки внезапно тяжело заболевает ребенок. В отчаянье мать обращает к Богу свое извечное: «За что?» И слышит в ответ… но не от Бога, а из подпола:
Да, Петербург возводился на костях его первых строителей. По некоторым данным, за время правления Петра I население России уменьшилось чуть ли не в четыре раза. И можно предположить, что значительная часть безвременно умерших и погибших положена в основание новой столицы Российской империи. Судя по фольклору, за это приходилось расплачиваться.
Между тем город рос так быстро, что просто глазам не верилось. Среди матросов на Троицкой пристани и торговцев Обжорного рынка из уст в уста передавалась финская легенда о том, что на таком топком гибельном болоте невозможно построить большой город. Видать, говорили люди, строил его Антихрист и не иначе как целиком, на небе, и уж затем опустил на болото. Иначе болото поглотило бы город дом за домом.
П. Н. Столпянский рассказывает эту легенду так: «Петербург строил богатырь на пучине. Построил на пучине первый дом своего города – пучина его проглотила. Богатырь строит второй дом – та же судьба. Богатырь не унывает, он строит третий дом – и третий дом съедает злая пучина. Тогда богатырь задумался, нахмурил свои черные брови, наморщил свой широкий лоб, а в черных больших глазах загорелись злые огоньки. Долго думал богатырь и придумал. Растопырил он свою богатырскую ладонь, построил на ней сразу свой город и опустил на пучину. Съесть целый город пучина не могла, она должна была покориться, и город Петра остался цел».
В середине XIX века эту романтическую легенду вложил в уста героя своей повести «Саламандра» писатель князь Владимир Одоевский. Вот как она трансформировалась в повести. «Вокруг него (Петра) только песок морской, да голые камни, да топь, да болота. Царь собрал своих вейнелейсов (так финны в старину называли русских) и говорит им: „Постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю“. И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уже камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще города. „Ничего вы не умеете делать“, – сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю». По большому счету так оно и было. В отличие от абсолютного большинства городов мира, на становление которых были отпущены столетия, Петербург действительно возник сразу, практически на пустом месте. Легенды из ничего не рождаются. Для их появления должны быть основания.
Строительство Петербурга при Петре I
Кроме уже известных нам легенд о финской деревушке Вихтолы, переиначенной в Викторы, бытует предание, что это Петр I, осматривая в 1710 году окрестности Петербурга, обратил внимание будто бы на то место, где великий князь Александр Невский разбил шведов. Царь назвал это место латинским словом «Виктори», что значит «победа», и велел построить здесь монастырь во имя Пресвятой Троицы и святого Александра Невского. Митрополит Феодосий водрузил крест с надписью: «На сем месте созидатися монастырю».
Мы уже знаем, что битва произошла гораздо выше по течению Невы, в устье реки Ижоры. Но Петра не покидала убежденность в политической необходимости объединения во времени и пространстве двух событий – победы Александра Невского и основания новой столицы. В августе 1724 года, за полгода до кончины Петра, мощи святого Александра Невского с большой помпой были перенесены из Владимира в Санкт-Петербург. По значению это событие приравнивалось современниками к заключению мира со Швецией. Караван, на котором мощи доставили в Петербург, Петр с ближайшими сановниками встретил у Шлиссельбурга и, согласно преданиям, сам стал у руля галеры, а бывшие с ним приближенные стали у весел. Торжества по случаю перенесения мощей Петр собирался через некоторое время завершить учреждением ордена святого Александра. Но не успел. Орден этот учредила в мае 1725 года, уже после кончины Петра, Екатерина I.
