История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том II - Коплстон Фредерик Чарлз (первая книга txt) 📗
Периодически раздаются голоса, что современные исследования в области логики обесценили традиционную Аристотелеву логику и можно сдать традиционную логику в запасники музеев, которыми интересуются только антиквары. С другой стороны, люди, воспитанные в духе Аристотелевой традиции и стремящиеся сохранить ей верность, могут поддаться искушению отвергнуть современную символическую логику. Не следует впадать ни в ту ни в другую крайность, целесообразнее придерживаться здравой, сбалансированной позиции, признавая как незавершенный характер Аристотелевой логики, так и достижения современной, отказываясь в то же самое время от дискредитации логики Аристотеля на том основании, что она не охватывает всю область логического. Такой взвешенной позицией отличаются те люди, которые глубоко изучили логику, и об этом следует помнить тем, кто считает, что только философы-схоласты верят в то, что логика Аристотеля не потеряла своего значения и поныне. Так, утверждая, и правильно утверждая, что «мы не можем больше считать, что она охватывает всю область дедукции», Сюзан Стеббинг признает, что «традиционный силлогизм по-прежнему сохраняет свое значение». Генрих Шольц заявляет, что «Органон» Аристотеля и поныне является самым замечательным и самым содержательным учебником по логике из всех, что когда-либо были созданы. Современная символическая логика – это очень ценное добавление к логике Аристотеля, и ее нельзя рассматривать как полную ее противоположность – она отличается от традиционной более высокой степенью формализации, например идеей пропозициональной функциональности.
9. Мне хотелось бы закончить это по необходимости краткое и урезанное описание логики Аристотеля небольшим обзором нескольких характерных тем, обсуждаемых в «Органоне», чтобы продемонстрировать, какой широкий круг вопросов охватывал логический анализ Аристотеля. В «Категориях» мыслитель исследует различные варианты субъекта и предиката, в книге «Об истолковании» – противоположные утверждения, модальные и утвердительные, что породило предположения о том, что середина глав 7 и 10 была утеряна. В первой книге «Первой аналитики» он рассматривает вопрос о преобразовании чистых утверждений и о необходимых и случайных утверждениях, анализирует три фигуры силлогизма и дает правила для формулировки или обнаружения силлогизмов, имеющих дело, например, с косвенными умозаключениями, отрицанием, доказательствами от противного и доказательствами гипотез. Во второй книге Аристотель рассматривает вопрос о соотношении истинного и ложного в посылках и заключении, недостатки силлогизма, индукцию в узком смысле, через «перечисление всех случаев» (Ch. 23), энтимемы и др.
Первая книга «Второй аналитики» рассматривает структуру дедуктивной науки и ее логическую отправную точку; единство, разнообразие и различия между науками, невежеством, ошибками и недостоверностью, а также их логический ранг. Вторая книга посвящена определениям, сущностным и номинальным; различию между определением и демонстрацией; недоказуемости природы сущности; способу установления исходных истин и т. д. «Топика» посвящена предикабилиям, определению, методике доказательства или практике диалектики; а трактат «О софистических опровержениях» – классификации заблуждений и тому, как от них избавиться.
Глава 29
Метафизика Аристотеля
1. «Все люди от природы стремятся к знанию»1. Таким оптимистичным заявлением начинается Аристотелева «Метафизика», книга или, скорее, собрание лекций, которые очень трудно читать (арабский философ Авиценна признавался, что он прочитал «Метафизику» сорок раз, но так ничего и не понял), но без которых невозможно понять философию Аристотеля и которые оказали громадное воздействие на все последующее развитие европейской философской мысли2. Но хотя люди и стремятся к знаниям, эти знания бывают разные. К примеру, человек обыденного опыта, как называет его Аристотель, знает, что определенное лекарство помогло X вылечиться, но почему – не знает, зато человек искусства знает причину. Например, он знает, что у X был жар, а это лекарство имеет в своем составе вещество, снижающее температуру. Значит, этот человек познал универсальное, поскольку он понимает, что это лекарство вылечит всех, у кого будет жар. Искусство, таким образом, имеет своей целью получение практического результата, но это не Мудрость в понимании Аристотеля, поскольку высшая Мудрость не ставит перед собой цели создать что-то или получить какой-либо практический результат – она не утилитарна, она стремится познать главные принципы Бытия, то есть получить знание ради знания. И того человека, который ищет знания ради знания, Аристотель ставит выше того, кто занят поисками конкретного знания для получения практического выхода. Иными словами, та наука занимает более высокое положение, которая желательна ради нее самой, а не та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы.
Такая наука, которая стремится к знанию вообще, – это наука, познающая главные принципы или первопричины, наука, возникающая из удивления. Люди начинают удивляться тому, что их окружает, и у них возникает желание узнать, откуда появились вещи, которые они видят, и почему они такие. Философия возникает из желания понять, как устроен мир, а не из стремления получить пользу от знаний. И только эту науку можно назвать единственно свободной, ибо, подобно свободному человеку, она существует ради самой себя, а не ради кого-то другого. Поэтому метафизика, по мнению Аристотеля, является Мудростью par exellence, а философ или любитель мудрости – это человек, который стремится познать первопричину и природу Реальности ради самого знания. В этом смысле Аристотеля можно назвать догматиком, поскольку он утверждал, что подобное знание достижимо, но он не был догматиком в обычном смысле этого слова, то есть человеком, выдвигавшим теории без каких-либо попыток доказать их истинность.
Мудрость, таким образом, имеет дело с главными принципами Бытия и первопричинами вещей, то есть с универсальным знанием самой высшей степени. Это означает, что наука, дающая нам такое знание, находится дальше всего от восприятия, это наука высшей степени абстракции и потому наиболее сложная. Для того чтобы понять ее, нужно приложить большие умственные усилия. «Чувственное восприятие свойственно всем, а потому это легко, и ничего мудрого в этом нет» 3. Но хотя это и самая абстрактная наука, она, по мнению Аристотеля, и самая строгая из наук. «А наиболее строги те науки, которые больше всего занимаются первыми началами; ведь те, которые исходят из меньшего числа [предпосылок], более строги, нежели те, которые приобретаются на основе прибавления (например, арифметика более строга, чем геометрия)»4. Более того, эта наука более способна научить, поскольку имеет дело с главными принципами Бытия, а первоначала и причины наиболее достойны познания, «ибо через них и на их основе познаются все остальные, а не они через то, что им подчинено».
Однако из этого вовсе не следует, что нам легко их познать, поскольку мы, по необходимости, начинаем с объектов восприятия. А для того, чтобы перейти от чувственного познания к познанию предельных принципов, требуются значительные усилия мысли и высокая степень абстракции.
2. Причин, с которыми имеют дело Мудрость или философия, четыре, и они названы в «Физике»: 1) субстанция или сущность вещей (формальная причина); 2) материя или субстрат (материальная причина); 3) источник движения или действующая причина; 4) конечная причина (цель) или благо. В первой книге «Метафизики» Аристотель дает краткий обзор взглядов своих предшественников, чтобы определить, не называл ли кто-нибудь из них еще какой-нибудь причины, помимо этих четырех. С этой целью он составил краткий очерк развития греческой философии, не собираясь, однако, вдаваться в подробности философских систем. Аристотель проследил эволюцию взглядов на четыре причины и в результате исследования пришел к выводу, что не только не было философа, который назвал бы еще хоть одну причину сверх указанных четырех, но никто не сумел назвать даже все четыре. Аристотель, подобно Гегелю, рассматривал всю предшествующую философию как подготовку к своей собственной. Конечно же Аристотель вовсе не страдал чрезмерным самомнением, тем не менее искренне считал свою философию высшим синтезом идей своих предшественников. В этом есть определенная доля правды, но иногда он бывал очень несправедлив к философам, жившим до него.
