Как возникла человеческая речь - Никольский В. К. (бесплатные книги полный формат txt) 📗
Первобытный, впервые появившийся на самой заре человека язык был, таким образом, языком звуков-предложений, языком, состоящим из отдельных выкриков-звуков. Каждый такой выкрик-звук имел значение цельного, законченного сообщения, целого предложения и не делился внутри себя на отдельные «членораздельные» звуки, на какие делится наш современный язык. Так, например, такие звукослоги в русском языке, как «да», «не» (в народных говорах в значении «нет»), «на» (возьми), «ну!», «эй!» (окрик), обозначают целые предложения. Это — слоги-предложения, к которым в живой речи часто не требуется добавления других слов. В реальной обстановке в ходе разговора они понятны без добавлений.
В современном русском языке эти слоги-предложения, однако, уже членораздельны: они ясно делятся на согласные и гласные звуки (д+a=да, н+е=не, н+а=на, н+у=ну, э+й=эй).
Но наряду с этими словами в живом русском языке сохраняется некоторое количество и таких звуков, которые трудно или совсем нельзя изобразить буквами и которые все же имеют значение человеческой речи.
Этих звуков совсем не так мало, и, несмотря на их односложность, на отсутствие в них членораздельно звучащих гласных и согласных, ими можно изобразить целые, хотя и простейшие, предложения, отдельные мысли. Сюда в русском языке относятся: «мы-хмы» (произносится с закрытым ртом) — в значении «да»; «мык» (произносится тоже с закрытым ртом) — в значении «нет»; «мм?» (произносится также с закрытым ртом) — в значении вопроса «что?». От них отличаются сообщения, легко изображаемые буквами: «а?» — в значении отклика на зов; «ссс!» — в значении «молчание!». Все эти звуки имеют значение целых сообщений, отдельных предложений, понятных и без добавления слов, хотя они часто не имеют совсем гласных или состоят из одного-двух звуков.
Еще курьёзнее звуки прищелкивания языком, которые у нас употребляются в обращениях матерей или нянек к грудным детям; например: «нц! — нц! — нц!» (прищелкивание кончиком языка) — в значении «развеселись, улыбнись». Этот же звук участвует в предложении «нц! — ааа… нц! — ааа…» — при кормлении ребенка в значении как бы: «Ах, как вкусно!», «Попробуй, как вкусно!».
Те же звуки прищелкивания языком приобрели на Кавказе международный характер. Так, прищелкивание кончиком языка один раз — «нц!» — обозначает нежелание: «нет», а повторенное несколько раз — «нц!.. нц!.. нц!.. нц!..» — выражает сожаление, или горестное удивление, или просто удивление. В соответствии русскому «мы-хмы», произносимому с закрытым ртом в значении «да», на Кавказе, например, в Кабарде, говорят с полуоткрытым ртом «ы-ы(н)» — в значении того же «да». В русской речи говорят «ага» и вместо слова «да» и «ага!..» — в значении вообще удовлетворения.
Любопытно отметить, что подобные звуки очень часто встречаются в некоторых из обращений человека к животным. Так, кучера останавливают лошадей звуком-предложением: «Тпру!», что в переводе обозначает «Стой!». Хотя мы пишем данный звук, как целый слог с гласной «у», но это написание условно и неточно. На самом деле в произношении здесь слышится единый согласный звук — дрожание губ без всякого следа гласного, — составляющий целый слог. Лучше всего его можно было бы сравнить со звуком «р», произносимым одними губами и без голоса, но составляющим целый слог.
Почти такой же звук сохранился и в одном из древнейших по строю языков СССР — абхазском на Кавказе, где этот звук уже служит обычным звуком речи (фонемой), то есть сочетается в словах с другими гласными и согласными звуками; в качестве примера назовем абхазское слово «утпры», что в переводе значит «насыщайся (пищей)», «наполняйся». Правда, в отличие от русского звука абхазское «тпр» слабо раскатистое, и потому на слух здесь почти не слышно громкого дрожания — «раската», но в абхазском могло сохраниться более древнее значение того первоначального звукопредложения, из которого исторически мог образоваться как русский кучерской окрик, так и абхазский корень глагола «тпры».
При понукании лошадей во время езды русские кучера употребляют особый свистящий звук, втягивая воздух плотно сжатыми губами (он напоминает протяжный, слегка пищащий звук долгого затяжного поцелуя). Условно и неточно можно было бы изобразить этот звук, как: «мцссс!.. мцссс!», что при обращении к бегущей или идущей шагом лошади обозначает: «Быстрей! Прибавь шагу!».
И так можно насчитать в каждом языке по нескольку таких смешных, странных, даже нелепых на первый взгляд, звуков-предложений, которые, однако, упорно держатся еще в весьма ограниченном или в каком-либо специальном употреблении (у нянек, кучеров и т. д.). Однако сам курьезный, карикатурный их характер как раз и служит лучшим доказательством их древности. В современной речи они какие-то затерянные, нелепые, почти звериные, почти нечленораздельные, как бы окаменелые отпечатки чуждой нам речи, почти недоступные письму; следовательно, они возникли задолго до букв нашего алфавита и до самостоятельных звуков-фонем нашего языка.
Доказательством их древности служит также международный характер некоторых из них. Так, прищелкивание языком на Кавказе в значении «нет» или (при повторении) для выражения удивления или горестного изумления распространено всюду в одном и том же значении, независимо от границ местных языков и народов. Кроме того, многие из таких звуков-сообщений имеют по нескольку значений, которые незаметно переходят друг в друга путем простого изменения интонации (повышения или понижения тона, сравните «ага» — «ага!..») или путем повторения того же звука («нц!.. нц!.. нц!..» на Кавказе). Эта расплывчатость, множественность значений, многозначимость одного и того же звука является признаком глубокой древности их. Наконец, звуки этого рода часто обязательно связаны с движениями-жестами, показыванием предметов; например «нц! — ааа… нц! — ааа…» сопровождается показыванием младенцу чего-нибудь вкусного в руке, а «нц!» в значении «нет» на Кавказе — кивком головы в сторону. Слитность звука с движением, так называемый синкретизм, является тоже признаком глубокой их древности.
Трудно, конечно, сказать, от какой именно эпохи сохранились эти звуки в нашем языке. Но несомненно, что они имеют более древний облик, чем междометия, выражающие чувства (ах! ой! увы! фу!), или звукоподражания (трах-тарарах, скурлы-скурлы, звяк, дзинь, хлюп, чмок, хмык, а также ку-ка-ре-ку, ку-ку и пр.). Последние вполне литературны, часто употребляются в художественных произведениях и потому давно утеряли свои древние звуки и не вызывают трудностей при изображении их на письме. Между тем само удивительное произношение этих вышеперечисленных нами звуков-предложений еще может быть найдено у наиболее древних и первобытных обитателей земли. У отсталых племен Южной Африки, бушменов и готтентотов, в обычной речи постоянно встречается звук «нц!» (прищелкивание языком), и притом не в одной, но в нескольких разновидностях (кончиком языка, серединой спинки языка, боком языка и т. д.). Для бушмена прищелкивание языком — такой же естественный и обычный звук человеческой речи, как для нас «н» или «ц». Бушмен в своих словах соединяет щелкание языком с любыми другими звуками речи. Кроме этих двух языков — бушменского и готтентотского, данные звуки в словах больше ни в одном языке пока не отмечены.
По этим редким, но еще живущим в нашей речи остаткам мы можем составить себе довольно ясное представление о той первобытной речи, на которой начали говорить предки человека, когда они стали благодаря труду и изготовлению орудий превращаться в разумных людей.
До этого момента, будучи еще животными, как и человекообразные обезьяны, они уже умели издавать несколько десятков разнообразных криков и звуков, выражавших их чувства. Эти крики, однако, не представляли собою настоящих предложений, хотя значение их по временам и приближалось к значению наших предложений, таких, как «есть!», «пить!», но выраженных еще цельными нечленораздельными криками.
