Мир в ХХ веке - Коллектив авторов (список книг TXT) 📗
Предполагалось, что союз России с Западом удержит Германию от безумия. “Мир может быть обеспечен только в тот день, когда тройственная Антанта будет трансформирована в оборонительный союз без секретных соглашений и когда этот факт будет публично оглашен во всех газетах мира. В этот день опасность германской гегемонии окончательно исчезнет и каждый из нас сможет спокойно следовать своим собственным курсом: англичане возьмутся за решение социальных проблем, волнующих их, французы смогут заняться самообогащением, защищенные от всякой угрозы извне, а мы сможем консолидироваться и осуществить нашу экономическую организацию” [315].
Предпосылки конфликта
Германия считала союз России с Западом неестественным. Она неустанно повторяла, что слепое единение Британии и Франции с Россией приведет к самым плачевным для Запада результатам. Казаки войдут в Копенгаген, Стамбул и Кувейт, и тогда Лондон и Париж пожалеют о крахе Германии. Запад отвечал приблизительно следующим образом: именно пруссианизм прерывает плавную европейскую эволюцию, что же касается России, то она методично повторяет фазы развития Западной Европы.
Сближение с Францией (и в дальнейшем с Британией) вызвало ярость правящей элиты Германии. В 1912 г. германский император Вильгельм II записывает: “Германские народы (Австрия, Германия) будут вести неминуемую войну против славян (русские) и их латинских (галльских) помощников, при этом англосаксы будут на стороне славян. Причины: жалкая зависть, боязнь обретаемого нами могущества”. Глава германского генерального штаба фон Мольтке был “убежден, что европейская война разразится рано или поздно, и это будет война между тевтонами и славянами. Долгом всех государств является поддержка знамени германской духовной культуры в деле подготовки к этому конфликту. Нападение последует со стороны славян. Тем, кто видит приближение этой борьбы, очевидна необходимость концентрации всех сил”.
Посол Германии в США граф Бернсторф считал, что Германия, если бы она не бросила вызов Британии на морях, получила бы ее помощь в борьбе с Россией. В любом случае, при индустриальном росте Германии ей нужно было мирно пройти “опасную зону”, а через несколько лет с германским могуществом в Европе никто бы не рискнул состязаться. Ошибкой Германии было то, что она вызвала необратимый антагонизм Запада, Британии в первую голову. «Мы росли слишком быстро. Мы должны были быть “младшими партнерами”. Если бы мы шли по их пути, у нас бы не перегрелись моторы нашего индустриального развития. Мы не превзошли бы Англию так быстро, и мы избежали бы смертельной опасности, вызвав всеобщую враждебность» [316]. Но в будущем, полагал Бернсторф, Германии все же пришлось бы выбирать между континентальным колоссом Россией и морским титаном Британией. Германия сделала для себя худшее — оттолкнула обеих, да еще и стимулировала их союз.
Со временем союз России с Францией стал тревожить Берлин как фактор окружения Германии. В марте 1914 г. начальник германского генерального штаба фон Мольтке-младший представил доклад о военных приготовлениях России: после поражения от Японии в 1905 г. Россия восприняла урок и укрепила военную мощь; ближайшей датой готовности России к войне будет 1916 г. Русское министерство финансов предоставило правительству свои выводы о том, что Россия укрепляется в финансовом отношении. Россия становится мощнее, время работает на нее, Берлин должен предпринять необходимые меры.
Проправительственная “Кёльнише цайтунг“ (2 марта 1914 г.) предупреждала: “Политическая оценка Россией своей военной мощи будет иной через три или четыре года. Восстановление ее финансов, увеличение кредита со стороны Франции, которая всегда готова предоставить деньги на антинемецкие военные цели, поставили Россию на путь, конца которого она достигнет осенью 1917 года”. Целями России газета называла захват Швеции, который сделает Россию хозяином Балтийского моря, захват Дарданелл, овладение Персией и Турцией. “Берлинер Тагеблат” за 1 марта 1914 г. задалась вопросом, на чьей стороне время, на стороне “цивилизованной Европы, представленной в данном случае Германией и Австро-Венгрией, или на стороне России?” Ситуация рисовалась устрашающей: “Быстро растущее население Российской империи на фоне падения рождаемости на Западе, экономическая консолидация русских, строительство железных дорог и фортификаций, неистощимый поток денег из Франции, продолжающаяся дезинтеграция габсбургской монархии — все это серьезные факторы”. Советник канцлера Бетман-Гольвега профессор Лампрехт так оценил ситуацию: “В Европе усиливаются разногласия между германскими, славянскими и латинскими народами, Германия и Россия превращаются в лидеров своих рас” [317].
Канун
Обозревая в июне 1914 г. перед адмиралом Битти мировой горизонт, царь указал, что распад Австро-Венгерской империи — вопрос лишь времени, и недалек тот день, когда мир увидит отдельные венгерское и богемское королевства. Южные славяне вероятно отойдут к Сербии, трансильванские румыны — к Румынии, а германские области Австрии присоединятся к Германии. Тогда некому будет вовлекать Германию в войну из-за Балкан, и это, по мнению царя, послужит общему миру.
В конце июня 1914 г. в Сараево сербский националист Гаврило Принцип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда. Жесткий австрийский ультиматум был принят Сербией за исключением пункта, касавшегося суверенитета страны. В четверг, 30 июля 1914 г. австрийский император Франц Иосиф провозгласил полную мобилизацию Австро-Венгрии. Россия стояла перед выбором. В решающий момент министр иностранных дел Сазонов прямо сказал побледневшему царю в Петергофе: “Или мы должны вынуть меч из ножен, чтобы защитить наши жизненные интересы,, или мы покроем себя вечным позором, отвернувшись от битвы, предоставив себя на милость Германии и Австрии”. Грустный император согласился с этими доводами. Сазонов немедленно сообщил в Генеральный штаб генералу Янушкевичу, что он может отдавать приказ о мобилизации “и после этого разбить свой телефон”. Аппараты Центрального телеграфа разнесли во все концы империи роковой приказ. Приказ о мобилизации был серьезным обстоятельством, но германский генерал фон Хелиус докладывал из Петербурга в Берлин: “Мобилизация здесь осуществляется из-за страха перед грядущими событиями и не затеяна с агрессивными замыслами, издавшие приказ о мобилизации уже устрашены возможными последствиями” [318]. Видя военные приготовления Вены, император Николай объявил о всеобщей мобилизации. Кайзер Вильгельм ответил ультиматумом: если Россия не прекратит военных приготовлений, Берлин будет считать себя в состоянии войны с Петербургом.
Британский посол в России Бьюкенен приходит к следующему выводу: “Германия прекрасно знала, что военная программа, принятая Россией после нового закона о германской армии в 1913 г., будет выполнена только в 1918 г., а также и то, что русская армия недостаточно обучена современным научным методам ведения войны. В этом был психологический момент для вмешательства, и Германия ухватилась за него” [319]. Не 7 ноября 1917 г., а 1 августа 1914 г. — шаг в войну с Центральной Европой стал началом новой эпохой для России, которую только мирная эволюция могла привести в лагерь развитой Европы. Приказ о мобилизации французской армии поступил в тот же день. Что же, случилось худшее, словами Г. Ферреро, “государства западной цивилизации в конечном счете осмелились сделать то, что в предшествующие века посчиталось бы безумием, если не преступлением — они вооружили массы людей” [320].
Германский ультиматум Франции (с требованием отдать под германское командование приграничные французские крепости) истекал в час дня 1 августа. Через пять минут германский посол фон Шен потребовал ответа и на Кэ д’Орсэ ему ответили, что “Франция будет действовать в соответствии со своими интересами” [321]. Через три часа поступил приказ о мобилизации французской армии. Тогда же Германия объявила войну Франции. Какова позиция Британии? “Нам, — докладывает после беседы с Сазоновым Бьюкенен своему министру иностранных дел, — придется выбирать между активной поддержкой России или отказом от ее дружбы. Если мы ее теперь покинем, то мы не сможем рассчитывать на дружественные отношения с ней в Азии, которые для нас столь важны” [322].
