Дневники русских писателей XIX века: исследование - Егоров Олег Владимирович "trikster3009" (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Жанровое содержание дневника колеблется в тех же пределах, что и типология. Основная часть текста близка психологическому жанру. Она отражает функциональные закономерности дневника этого периода: наличие «психологии» в форме самоанализа является обязательным условием в обосновании мотива его ведения. Но уже на раннем этапе образуются жанровые окна. Они созданы с целью выхода в другой мир.
Каждое из окон самостоятельно в жанровом отношении. Среди них мы встречаем и бытовой дневник, и хронику закулисной литературной жизни, и очерк-портрет замечательной личности, и картину всенародного праздника. Оформление каждого текста в виде автономной смысловой единицы означало, что Добролюбов с самого начала имел «чувство жанра». Оно заставляло весь чужеродный материал выводить за пределы классического дневника, оставляя в нем только то, что соответствовало его жанровой природе. Другие разновидности подневных записей не ассоциировались в сознании критика с его представлениями о дневнике.
Нельзя объяснить наличие жанровых окон недостатком навыков ведения дневника. Окна встречаются не только в ранних тетрадях, но и в конце сохранившегося текста (1859 г.). Скорее всего этот факт говорит о том, что ко второй половине XIX в. в дневниковой литературе сформировалось жанровое мышление. Оно выработало не только структурные категории, но и дифференцировало элементы содержания.
Работа над основной частью дневника совпала с переменами в общественной жизни, которые не могли не отразиться в нем. По большей части это относится к методу. Как уже отмечалось (см. главу о дневнике Одоевского), в дневниках 60-х годов принцип отбора материала становится менее жестким. С либерализацией государственной цензуры ослабевает и цензура внутренняя. Снимаются запреты на многие темы, которым раньше в дневниках не находилось места. Расширяется источниковедческая база жанра. Дневники наполняются слухами, анекдотами, сплетнями, в них раздается говор улицы, городской толпы, попадают тексты правительственных документов, журнальной публицистики, отголоски зарубежных событий. В дневнике происходит ломка фундаментального понятия – события дня. Согласно жанровому канону, дневник отражает – и это зафиксировано в его названии – факты, явления, имевшие место вчера или сегодня (в зависимости от того, когда делалась запись), т. е. в течение дня. Исключения были, но они, как водится, подтверждали правило. В 60-е годы происходит расширение понятия «сегодня». Оно все чаще подменяется категорией «современность». Интересующее летописца событие не укладывается в один день. Поэтому он вынужден либо «растягивать» структурную ячейку жанра, как это делал Дружинин, вмещавший в одну запись события нескольких недель, давая их пунктиром, либо оставлять все как есть, осознавая условность хронологических рамок записи.
В дневнике Добролюбова эта общежанровая тенденция отчетливо прослеживается. В изложении Многих событий критик опирается не на собственные наблюдения, а ссылается на чужие источники: «<…> таможенную шутку рассказывали о князе А.С. Меншикове» (с. 471); «Писемский, сказывают, большой эгоист, думает о себе весьма много <…>» (с. 472); «Вышнеградский рассказал мне несколько сведений об Уварове <…> Вот, например, анекдот <…>» (с. 478).
Количество информации, полученной из чужих уст, увеличивается по мере усиления общественной активности и радикализации умонастроений. В орбиту интересов Добролюбова – автора дневника – попадает все больше случайных событий, которые осмысливаются им как типические: «Сегодня попался мне извозчик, удельный крестьянин. Я разговорился с ним. Мужик он неглупый <…> Я спросил, кто же нами правит, так он отвечал мне очень просто <…>» (с. 484) (далее приводится разговор); «Между самими солдатиками вот какие песни ходят:
Вместе с неопровержимыми фактами дневник наполняется слухами и особенно анекдотами из конца николаевской эпохи. К ним автор испытывает такое же доверие, как и к очевидным явлениям. В обычном информативном ряду они выглядят не диссонирующими элементами, а равноправными смысловыми единицами. Сами слова «анекдот», «слух» утрачивают значение преувеличенного и полудостоверного происшествия «фольклорного» характера и несут ту же информационную нагрузку, что и реальные события. Они становятся прообразами той «фантастической» действительности, о которой как о знамении времени позднее будет писать Достоевский. К ним Добролюбов относится без тени иронии или сомнения: «Вот еще два анекдота о Райковском» (с. 481); «В заключение месяца еще анекдот об И.И. Давыдове» (с. 499); «В один из последних годов жизни Николая Павловича случилось с ним следующее происшествие» (с. 487).
Стилистическая структура дневника испытала на себе воздействие двух факторов – функциональной направленности и эволюции метода. Слово в дневниках периода индивидуации имеет аналитическую установку. Создание жизненного плана, самокритика, психологический анализ душевной жизни выражаются при помощи специфической системы речевых форм. Ее основу составляет громоздкая синтагма, объединяющая в сложную смысловую конструкцию предложения посредством необычной синтаксической связи: союзие после бессоюзия, цепь отрицательных сравнений, однородных членов или подчинений. Такой вычурный синтаксис был призван выразить тот сложный комплекс духовных исканий, который соответствовал процессу психологического самоосуществления личности.
Анализ душевных феноменов не укладывался в рамки традиционной логики и грамматики. Для ее реализации требовались иные средства. И юный летописец находит его в языковом экспериментаторстве – в связывании фразовых единиц различной синтаксической природы: «Странное дело: несколько дней тому назад я почувствовал в себе возможность влюбиться: а вчера, ни с того ни с сего, вдруг мне припала охота учиться танцевать… Черт знает что это такое… Как бы то ни было, а это означает во мне начало примирения с обществом… Но я надеюсь, что не поддамся такому настроению: чтобы сделать что-нибудь, я должен не убаюкивать себя, не должен делать уступки обществу, держаться от него подальше, питать желчь свою» (с. 508).
Проникновение в дневник во второй половине 1850-х годов многочисленных форм чужой речи – анекдотов, слухов, песен, диалогов – изменяет повествовательную структуру. Повышается удельный вес информативного слова, передающего вместе с содержанием эстетический колорит источника информации. Однако чужие интонации находятся в орбите авторского сознания и слова. Они не нарушают стилистическое единство записи, а лишь расцвечивают текст «живописными» подробностями, лишая его монотонности.
Дальнейшая стилевая динамика дневника, если придерживаться слов Чернышевского, вела к усилению напряжения между собственно повествовательными элементами и аналитикой душевных переживаний, которое (напряжение) придавало записям почти художественную выразительность, так поразившую сподвижника Добролюбова.
Алексей Сергеевич
СУВОРИН
Начинать дневник на исходе жизни человека подталкивают особые психологические причины. Это и потеря родных и близких, единомышленников и друзей, и потребность подвести некоторые жизненные итоги, и желание попробовать свои силы в новом роде деятельности (или новом жанре). Во всех случаях поздние дневники имеют иную функциональную направленность, нежели ранние. В юношеском возрасте человек стремится реализовать себя как личность, и дневник призван отразить этапы такого процесса. В дневниках этого периода запечатлено расширение сознания их авторов. Человек, проживающий вторую половину жизни, писанием дневника удовлетворяет потребность в бессознательных движениях души, компенсирующих многолетнюю сознательную установку.
