Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира. Книга I - Карпов Владимир Васильевич (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Один из рецензентов рукописи, о которых я говорил раньше, написал на полях, что надо бы убрать оценку действий командиров. Здесь же на полях, выше этой пометки, Жуков ответил: «Это оценка действий корпусов, и ее надо оставить, участникам будет приятно слышать. Жуков». То же, что относилось к действиям лично Попеля, он отчеркнул скобочкой и написал против этого абзаца: «Это можно исключить».
То, что пишет Жуков о разделении корпуса Рябышева и действиях Попеля, произошло 27 июня, то есть после отъезда Жукова из района контрудара. Он не знал того, что здесь произошло в действительности, и поэтому о действиях Попеля отзывается несправедливо.
А произошло там следующее. Я пересказываю этот эпизод по воспоминаниям самого генерала Николая Кирилловича Попеля, и не только для того, чтобы его оправдать, а еще и потому, чтобы показать читателям обстановку, взаимоотношения, какие бытовали в те дни в нашей армий наряду с героизмом.
«…К девяти часам утра 27 июня корпус представлял собой три почти изолированные группы. По-прежнему держали занятые рубежи дивизии Герасимова и Васильева. Между ними — пятнадцатикилометровый разрыв… Дивизии Мишанина нелегко дались и наступление, и ночной отход, и бомбежка. Роты разбрелись по лесу и лишь с рассветом собрались южнее Брод. Это и была третья группа нашего корпуса.
Дмитрий Иванович (командир корпуса Рябышев. — В. К.) разложил на пеньке карту и склонился над ней, зажав в зубах карандаш. За спиной у нас стоял Цинченко. В руках планшет, на планшете листок бумаги. Цинченко-то и заметил кавалькаду легковых машин, не спеша, ощупью едущих по лесной дороге.
— Товарищ генерал!
Рябыщев обернулся, поднял с земли фуражку, одернул комбинезон и несколько торжественным шагом двинулся навстречу головной машине. Из нее выходил невысокий черноусый военный (это был член Военного совета, корпусной комиссар Вашугин. — В. К.). Рябышев вытянулся:
— Товарищ член Военного совета фронта…
Хлопали дверцы автомашин. Перед нами появлялись все новые и новые лица — полковники, подполковники. Некоторых я узнавал — прокурор, председатель Военного трибунала… Из кузова полуторки, замыкавшей колонну, выскакивали бойцы.
Тот, к кому обращался комкор, не стал слушать рапорт, не поднес ладонь к виску. Он шел, подминая начищенными сапогами кустарник, прямо на Рябышева. Когда приблизился, посмотрел снизу вверх в морщинистое скуластое лицо командира корпуса и сдавленным от ярости голосом спросил:
— За сколько продался, иуда?
Рябышев стоял в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не находивший что сказать, да и все мы растерянно смотрели на невысокого, ладно скроенного корпусного комиссара.
Дмитрий Иванович заговорил первым:
— Вы бы выслушали, товарищ корпусной…
— Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь под сосной выслушаем и у сосны расстреляем…
Я не выдержал и выступил вперед:
— Можете обвинять нас в чем угодно. Однако потрудитесь прежде выслушать.
— А, это ты, штатный адвокат при изменнике…
Теперь поток ругательств обрушился на меня. Все знали, что член Военного совета не выносит, когда его перебивают. Но мне нечего было терять. Я воспользовался его же оружием. То не был сознательный прием. Гнев подсказал:
— Еще неизвестно, какими соображениями руководствуются те, кто приказом заставляет отдавать врагу с боем взятую территорию.
Корпусной комиссар остановился. Для того чтобы смотреть мне в лицо, ему не надо поднимать голову. Мы одного роста. Перед моими глазами аккуратная черная полоска усов, нервно подергивается правое веко. В голосе члена Военного совета едва уловимая растерянность:
— Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете? Генерал Рябышев, докладывайте.
Дмитрий Иванович докладывает. Член Военного совета вышагивает перед нами, заложив руки за спину.
Корпусной комиссар понимает, что вышло не совсем ладно. Но не сдается. Он смотрит на часы и приказывает Дмитрию Ивановичу:
— Через двадцать минут доложите мне о своем решении.
— Он быстро отходит к машине, а мы втроем: Рябышев, Цинченко и я — садимся у пня, на котором так и лежит придавленная двумя камнями карта. У Дмитрия Ивановича дрожат руки и влажно блестят глаза.
Корпусной комиссар не дал времени ни на разведку, ни на перегруппировку дивизий. Чем же наступать?
Рябышев встает и направляется к вышагивающему в одиночестве корпусному комиссару.
— Корпус сможет закончить перегруппировку только к завтрашнему утру.
Член Военного совета от негодования говорит чуть не шепотом:
— Через двадцать минут решение — и вперед.
— Чем же «вперед»?
— Приказываю немедленно начать наступление. Не начнете, отстраню от должности, отдам под суд.
Корпусной комиссар диктует приказ. Цинченко записывает.
— Давайте сюда.
Цинченко подставляет планшет. Корпусной комиссар выхватывает авторучку и расписывается так, что летят чернильные брызги.
Приходится принимать самоубийственное решение — по частям вводить корпус в бои.
Снова мы окружены плотным кольцом командиров. Член Военного совета, поглядывая на часы, выслушивает Рябышева.
Создается подвижная группа в составе дивизии Васильева, полка Волкова и мотоциклетного полка. Основные силы закончат перегруппировку и завтра вступят в бой.
— Давно бы так. — Член Военного совета исподлобья смотрит на Дмитрия Ивановича. — Когда хотят принести пользу Родине, находят способ…
Рябышев молчит. Руки по швам. Глаза устремлены куда-то поверх головы корпусного комиссара.
Член Военного совета прикладывает узкую белую руку к фуражке.
— Выполняйте. А командовать подвижной группой будет Попель.
Корпусной комиссар поворачивается ко мне:
— Займете к вечеру Дубно — получите награду. Не займете — исключим из партии и расстреляем…
В груди у меня клокочет: эх, и мастер же вы, товарищ корпусной комиссар, в душу плевать! Хотите, чтобы я только ради награды наступал и из страха перед расстрелом бил фашистов. Коротко отвечаю:
«Есть» — и поворачиваюсь так, как требует Строевой устав.
Обида, боль — все отступило на задний план. Мне вести подвижную группу. Мало сил, мало сведений о противнике, мало времени на подготовку…».
Группа Попеля, в которую включили все, что оказалось поблизости, 34-ю танковую дивизию и мотоциклетный полк, двинулась вдоль шоссе Броды — Дубно. Этот удар отчаяния был для немцев неожиданным, группа разгромила несколько встретившихся ей подразделений и дошла до Дубно, где была окружена и, несмотря на героические усилия танкистов, полностью уничтожена. Вышли из окружения немногие. Вышел и бригадный комиссар Попель, выполнивший приказ корпусного комиссара Вашугина. Вот так два комиссара, взяв на себя не положенные им командирские функции, загубили танковую дивизию и мотоциклетный полк, полностью, с людьми и техникой. Попель, как видим, не мог не выполнить приказ под угрозой расстрела.
А что же с Вашугиным, который действовал в стиле Мехлиса? Вашугин оказался человеком с совестью. Известно, что Мехлису, безжалостно подводившему людей под расстрел или гибель, Сталин все прощал, а переживаний за содеянное Мехлис никаких не испытывал, ему, как говорится, все было как с гуся вода. С Вашугиным же случилось следующее. Привожу рассказ Баграмяна — очевидца, присутствовавшего при этом печальном событии.
«На командный пункт фронта примчались заместители командира 12-й танковой дивизии полковой комиссар В, В, Вилков и полковник Е. Д. Нестеров. Оба выглядели подавленными. Они доложили, что 8-й мехкорпус в крайне тяжелом положении. Значительная часть его сил во главе с бригадным комиссаром Попелем сражается в окружении. Корпус понес большие потери, оставшиеся люди вымотаны беспрерывными боями.
Во время этого разговора, при котором присутствовали Пуркаев и я, вошел Вашугин. Мы заметили, как он побледнел, но не придали этому особого значения. Подумали, просто переживает человек за неудачу, в которой и он отчасти был повинен. Никто и не мог предполагать, какой это был для него удар. Не дождавшись конца разговора, Вашугин ушел».
