Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский (Документальные повести, статьи, - Давидов Михаил Иванович
Придя в сознание, передвигаться самостоятельно он не мог (шок, массивная кровопотеря). Носилок и щита не было. Больного с поврежденным тазом вначале волоком «тащили» к саням(!), затем уложили на шинель и понесли. Однако это оказалось им не под силу. Вместе с извозчиками секунданты разобрали забор из жердей и подогнали сани. На всем пути от места дуэли до саней на снегу остался кровавый след. Раненого поэта посадили в сани и повезли по тряской, ухабистой дороге. Подобная транспортировка усугубляла проявления шока. Лишь через полверсты повстречали карету, подготовленную для Дантеса, и, не сказав Пушкину о ее предназначении, перенесли в нее раненого. Опять недопустимая небрежность Данзаса: для соперника карета была приготовлена, а о великом российском поэте не подумали.
Несомненно, на дуэли и в ближайшие часы после нее у Александра Сергеевича была массивная кровопотеря (как наружная, так и внутренняя). Объем ее, по расчетам Ш. И. Удермана [15], с которым согласен Б. В. Петровский [16], составил около 2000 мл, или 40 % объема циркулирующей крови (ОЦК). Определить степень анемии, осуществить переливание крови и, даже элементарную сегодня, внутривенную инфузию растворов при тогдашнем уровне развития медицинской науки было невозможно, ибо эти методы к 1837 году еще не были разработаны. Поэтапная кровопотеря в 40 % ОЦК сегодня не считается смертельной. Но в наши дни кровопотеря восполняется, полностью или частично, гемотрансфузией. Невозможно представить степень анемии у Пушкина, которому не перелили ни грамма крови! Несомненно, кровопотеря резко снизила адаптационно-приспособительные реакции организма и значительно ускорила летальный исход от развившихся в дальнейшем септических осложнений огнестрельной раны.
Истекавшего кровью, находившегося в состоянии тяжелого шока, получившего сильное охлаждение тела Александра Сергеевича Пушкина в течение часа везли в полусидячем положении 7,5 верст от места дуэли на Черной речке до его квартиры на набережной Мойки. Он сильно страдал от болей в области таза, жаловался на тошноту. Временами раненый терял сознание, и карету приходилось останавливать. Таких остановок в пути было несколько. Очевидно, в эти минуты падало артериальное давление. Врачебную помощь в пути оказать было невозможно.
Уже в темноте, в 18 часов, смертельно раненного поэта привезли домой. Это была очередная ошибка Данзаса. Человека, находившегося временами в полубессознательном состоянии и, возможно, просившего доставить его домой, тем не менее нужно было госпитализировать. Камердинер Никита на руках перенес раненого в его кабинет на первом этаже. Здесь ему помогли переодеться в чистое и уложили на диван. Б. В. Петровский [17] справедливо отмечает, что кровать была бы гораздо удобнее для лечения.
Данзасу, доставившему раненого не в лечебное учреждение, пришлось в поисках хирурга метаться по вечернему Санкт-Петербургу. Он посетил уже 3 квартиры, не застав хозяев дома, и случайно на улице встретил В. Б. Шольца, который был не хирургом, а акушером. Тот согласился осмотреть раненого и вскоре приехал вместе с хирургом — главным врачом придворного конюшенного госпиталя К. К. Задлером, который к тому времени уже перевязал рану Дантеса. И вновь парадокс: легко раненному сопернику Пушкина помощь была оказана значительно раньше, чем находившемуся в тяжелом состоянии поэту. Перевязку раны у Пушкина приехавшие врачи произвели около 19 часов. При этом Задлер уезжал за инструментами и, вернувшись, вероятно, зондировал рану неглубоко от кожи (документальных доказательств зондирования нет).
В 19 часов состояние раненого было тяжелым. Он был возбужден, жаловался на жажду (признак продолжающегося кровотечения), тошноту. Боль в ране умеренная. Кожные покровы бледные, пульс частый, слабого наполнения, конечности холодные. Повязка быстро пропитывалась кровью.
В 19 часов приехали хирург с мировым именем — лейб-медик Н. Ф. Арендт, имевший опыт лечения раненых в 30 боевых сражениях, и домашний доктор Пушкиных профессор И. Т. Спасский. В дальнейшем в лечении раненого принимали участие многие врачи (X. X. Саломон, И. В. Буяльский, Е. И. Андреевский, В. И. Даль), однако негласно руководил именно Н. Ф. Арендт как наиболее авторитетный среди них. К лечению Пушкина были привлечены лучшие специалисты Санкт-Петербурга, большинство из них были докторами медицины, профессорами с большим практическим опытом. В то же время большое число врачей и ухаживающих затрудняло лечение. Были колебания и сомнения в назначении конкретных лечебных средств. В первый вечер в действиях докторов проявлялась некоторая растерянность. Скорбный лист (история болезни) так и не был заведен, назначения врачей и дозы лекарств нигде не фиксировались. Возможно, наш суд очень строг, но ведь речь идет о гении русского народа, и его смертельная болезнь требует именно такого подхода.
Н. Ф. Арендт, осмотрев рану, не стал скрывать от Пушкина, что она смертельна. Об этом чуть раньше сообщил Александру Сергеевичу и Шольц. Их действия, с точки зрения существовавших тогда порядков, вполне законные, не противоречащие и нынешнему законодательству, не были одобрены ни подавляющим большинством врачей-современников, ни всеми последующими поколениями русских врачей, ибо противоречат веками выработанному принципу гуманности: не сообщать неизлечимому больному правду.
Не случайно А. С. Пушкин, очень чувствительный, ранимый человек, услышав о неминуемой смерти, в свои неполные два дня испытывал мучительную тоску и был крайне подавлен, неоднократно спрашивая у дежуривших: «Скоро ли конец?»
Что касается распоряжений, которые бы радикально изменили тяжелое материальное положение его семьи (долг в 139 тыс. рублей), то Пушкин был просто не в состоянии их сделать. Император Николай Павлович, значительно помогший материально семье поэта после его смерти, сделал бы это независимо от того, знал ли бы Пушкин о своем близком конце или нет.
Арендт выбрал консервативную тактику ведения больного, которая была одобрена известными хирургами X. X. Саломоном, И. В. Буяльским и всеми без исключения врачами, принимавшими участие в лечении. Для уровня развития медицины того времени это решение было вполне естественным. В 30-х годах XIX века раненных в живот не оперировали. Науке еще не были известны асептика и антисептика, наркоз, лучи Рентгена, антибиотики и многое другое. Тактика лечения А. С. Пушкина и большинство врачебных назначений были сурово осуждены В. А. Шаак [18], С. С. Юдиным [19], серьезные замечания сделаны некоторыми другими хирургами [20]. Это несправедливо, потому что такое примитивное лечение соответствовало состоянию медицины того времени.
В первый вечер после ранения и в ночь на 28 января все лечение заключалось в холодном питье и в прикладывании примочек со льдом к животу. Этими простейшими средствами доктора пытались уменьшить кровотечение. Состояние больного оставалось тяжелым. Сознание было преимущественно ясное, но возникали кратковременные периоды «забытья», беспамятства. Охотно пил холодную воду. Жалобы на жажду, тошноту, постепенно усиливающуюся боль в животе. Кожные покровы оставались бледными, но пульс стал реже, чем в первые часы после ранения. Постепенно повязка перестала промокать кровью. В начале ночи утвердились во мнении, что кровотечение прекратилось. Напряжение врачей и ухаживающих несколько ослабло.
Наступила глубокая ночь. Александр Сергеевич никак не мог уснуть, но лежал тихо. Уже зная свою судьбу, он решил свести счеты с жизнью, чтобы не мучиться больше самому и не беспокоить напрасно других. В 3 часа ночи Александр Сергеевич тихо подозвал находящегося в кабинете и бодрствовавшего слугу и велел подать один из ящиков письменного стола, где лежали пистолеты. Слуга не решился ослушаться, но тотчас по исполнении просьбы разбудил Данзаса, дремавшего у окна в вольтеровском кресле. Данзас подскочил к Александру Сергеевичу и решительно отобрал пистолеты, которые Пушкин уже успел спрятать под одеяло.
