Беспокойные герои. Иосиф Трумпельдор и Чарльз Орд Вингейт - Левит Илья Исаевич (бесплатные серии книг TXT, FB2) 📗

«Хорошо, когда евреев бьют, а нельзя — непорядок». Но шел «бескровный погром». И кем мог вырасти тогдашний еврейский ребенок, если только он был не из очень богатой семьи? Или революционером, или сионистом (активность, конечно, зависела от характера). Когда Иосифу Трумпельдору исполнилось семь лет, его не взяли в гимназию из-за процентной нормы. Ее как раз тогда и ввели впервые. Тем, кто поступил раньше (Вейцман), дали доучиться в гимназиях и реальных училищах, но в вузы уже не брали без медали. В семь лет дети уже многое понимают, и Иосиф Трумпельдор не мог не затаить обиды. Мать была в отчаянии. Думала даже о крещении, но этому помешал отец. Он берег еврейскую традицию. В раннем детстве Иосиф даже походил в хедер. Тут к месту сказать, что эту знаменитую «процентную норму» умные люди даже в окружении царя считали «фабрикой революционеров». Эта процентная норма отрезала огромному большинству еврейской молодежи все надежды на лучшую жизнь. Более того, процентная норма «радикализировала» еврейскую молодежь. Молодые евреи видели не только еврейское бесправие, они видели еще и то, что богатых это мало касается. Были частные учебные заведения с «правами». Туда поступить еврею было много легче, и аттестат их признавался официально, но и плата там была много выше (не менее чем в два раза), что не всегда могли осилить даже не очень бедные семьи. Евреи же побогаче заканчивали эти заведения. Потом ехали в заграничные университеты. Возвращались адвокатами, инженерами, врачами. И это был не только хороший заработок, это было еще и обретение прав. На таких людей (и на очень-очень богатых) не распространялась «черта оседлости». Всего право жить за пределами «черты» имели двести тысяч евреев из пяти миллионов. Так воспитывалась классовая ненависть. «Кто сеет ветер — тот пожнет бурю».

Иосифу было лет девять-десять, когда снова забегали, завозмущались евреи. Началась новая беда — выселение евреев из Москвы. В Москве проживало тогда чуть меньше двух миллионов человек, из них — тридцать тысяч евреев. Это показалось чересчур много московскому губернатору, брату царя, великому князю Сергею Александровичу. Он, кстати, был весьма плохим администратором, но, когда дело касалось евреев, проявлял оперативность. Начали проверять право на жительство в Москве всех евреев, и выяснилось, что у многих, даже родившихся в Москве, тут не все в порядке. Например, дети и внуки заслуженных ветеранов. Сами-то ветераны, часто герои Севастополя, права имели. Но к концу восьмидесятых годов большинство из них уже переселилось в мир иной, а их потомки так и живут себе в Москве! В «черту» их! И много других евреев попало в эту чистку. И не бедных. В числе высланных оказались владельцы предприятий, где работало по сорок-пятьдесят человек. Был случай, когда русский банк просил за своего служащего-еврея, проработавшего в том банке десятки лет. Не помогло. Вертелись евреи, как могли. Давали взятки, кому можно было. Девушки, работавшие, скажем, белошвейками, за большие деньги приобретали в соответствующих заведениях «желтый билет» — удостоверение проститутки. Этим разрешали остаться. Но все это мало помогало. Из тридцати тысяч евреев — двадцать тысяч выслали. Это вызвало среди евреев великое волнение и сильно подтолкнуло эмиграцию. Ехали вовсе не только высланные. Очень много евреев, поняв, что добра в России не будет, уехали тогда — в начале девяностых годов девятнадцатого века. Американские эмиграционные службы засекли это увеличение и заинтересовались, в чем дело? Ответы евреев о религиозных гонениях казались странными. Не средние же века на дворе! И отправили из Америки комиссию узнать, не обвиняют ли евреев в чем-либо другом. Комиссию в Россию пустили. Действовать не мешали и не скрывали, что травят евреев без какой-либо конкретной причины — просто за то, что евреи. Десятилетний ребенок (Иосиф Трумпельдор) не мог всего этого не знать — об этом евреи только и говорили. «Кто сеет ветер — тот пожнет бурю»… Инициатора московских гонений, великого князя Сергея Александровича, эта судьба не миновала. Лет через десять он был разорван эсеровской бомбой. Ее бросил русский террорист. Но это будет потом. А тогда, на рубеже восьмидесятых-девяностых в России царило затишье. Народников уже не было, других революционеров еще не было. Иосифу было уже четырнадцать лет, когда русский еврейский мир снова тряхануло. Произошло сразу два события: первое — реформа питейного дела и второе — началось «дело Дрейфуса». Теперь эти события кажутся несоизмеримыми, но для евреев России в 1894 году они были очень даже сравнимы. Поговорим сперва о первом. В 2001 году многие ругали Солженицына за его книгу «Двести лет вместе». В частности, за то, что он указал, что вытеснение евреев из питейной торговли в России в девяностых годах девятнадцатого века усилило еврейскую эмиграцию.

А меж тем это правда. Я это, например, давно знал. Поскольку вопрос считается особо деликатным — я остановлюсь на нем подробно.

Со средних веков на Руси была монополия на продажу спиртного. (Кстати, водка — русское изобретение.) Когда ввели эту монополию — не ясно. По одной из версий, Иван Грозный подсмотрел сей бизнес в Казани. В мусульманской Казани существовал кабак. Считалось, что для нужд немусульманского населения, но, конечно, и татары туда заглядывали. А власти закрывали на это глаза — доход-то, и немалый, шел прямо в ханскую казну. А доход был потому немалый, что нигде более в Казани выпить было нельзя и власти за этим следили строго. А в официальном кабаке брали за выпивку хорошую цену. Все гениально просто. Вот и переняли в России этот метод пополнения государственной казны. Но другие считают, что монополия на водку была введена еще до Ивана Грозного и ни от кого не перенята. Как и водка — это русское изобретение. Итак, кабаки были на Руси государевыми. «Целовальники» были только управляющими, и были это русские люди — евреев на Руси не было. Но это не значит, что частные лица совсем были оттеснены от дела. Временами нужно было сразу много денег, и государство сдавало кабацкие доходы на откуп. То есть частное лицо вносило в казну крупную сумму и получало за это в свое распоряжение кабаки на определенной территории на определенное время. Конечно, деньги старались вернуть с прибылью. Это считалось вполне благопристойным бизнесом. Им не брезговали очень высокопоставленные люди, например Шереметев, знаменитый полководец Петра I. Его, кстати, на Руси любили. Он был из бояр — не чета петровским выдвиженцам. Считался человеком высокой морали. Он, например, не подписал приговор царевичу Алексею, что требовало силы духа — Петр не любил противодействия. И вот, этот господин очень даже старался заполучить винный откуп.

В Речи Посполитой — огромной средневековой Польше, включавшей и Литву, и Украину, и Белоруссию, законы о выпивке были прямо обратные. Каждый аристократ был монополистом на продажу и производство спиртного в своих владениях. Но, понятно, пан сам за прилавком не стоял — все дело сдавал в аренду еврею. Питейное заведение в тех местах называлось «корчма» или «шинок». Жид, арендовавший его, звался «корчмарь» или «шинкарь». Шинкарство практически стало монополией евреев. Это, конечно, не было зафиксировано законодательно. Но никто не мог тут преуспеть, кроме еврея. Любой другой тут же спивался сам. Пока дела в Польше шли хорошо, никто в еврейском шинкарстве ничего худого не находил. Но в восемнадцатом веке дела Польши пошли совсем плохо, и главной причиной тому было анархическое своеволие буйной польской шляхты (было бы долго описывать это тут подробно, напомню только, что шляхта — это польское дворянство, шляхтич — польский дворянин). Все пришло в полный упадок — и сельское хозяйство, и ремесло местечек. Почувствовала все это в конце концов и шляхта — опустели их карманы. Но шляхтичи — это не только пьяные дебоширы. В шляхетской среде формировалась и интеллигенция. И полета высокого. Думая о горестной судьбе страны, нашли они виноватого: еврей-шинкарь! Из-за него все беды на Польшу. На фоне общего развала шинок действительно выглядел относительно устойчивым бизнесом. От чего угодно откажется славянин, но не от выпивки. Особенно если дела идут плохо. Пить у себя дома и не дешевле, и скучно. Шинок — это же и своеобразный клуб. Говорили даже, что во время казацких мятежей избивавшие евреев казаки шинкарей не трогали и шинков не жгли — считали эти заведения полезнейшими. Но я думаю — это россказни. Казалось бы, для пана все просто. Потребовать с шинкаря большую арендную плату — и дело с концом. Но еврей мог и упереться. Чего бы проще — дать ему пинка и выгнать, но так можно всего лишиться и вовсе ничего с шинка не получить. Ведь аренду можно было передать только другому еврею. Был у евреев закон — «хазака». А гласил он, что если еврей имеет какой-то бизнес (в данном случае — аренда шинка) три года, то нельзя эту аренду у него перехватывать. И вот хоть плачь, нельзя получить другого арендатора-шинкаря. А еврей, если его не убивать, жить может долго. Уж за него дети торгуют, он только лежит и кряхтит, а все равно — аренда его. Случалось изредка — нарушался этот закон, но нарушитель подвергался бойкоту всех евреев. Даже христиане начинали его презирать, ибо если они за что и уважали жида, то только за то, что исполняет он свои законы. (Это в Польше-то, где никто законов не исполняет!) Короче, нарушали «хазаку» редко. Жид, единственный человек, с которого можно было еще хоть что-то содрать, оказывался неуязвим и пановал в шинке, а у пана денег на парижский костюм не хватало! Было от чего в ярость прийти. Вот и оказался шинкарь во всем виноват. И пан у него пропился, и холоп ослабел от водки так, что работать не может. Чума, одним словом. (Помните Янкеля из «Тараса Бульбы»?) А потом Польше пришел конец, и Россия заглотила наибольший кусок ее. А с ним и шинкарей. В бывших польских областях все осталось как было[2]. А тут пришел девятнадцатый век — время развития капитализма. Питейное дело — отрасль, не требующая большого стартового капитала и не знающая трудностей сбыта и кризисов, — сыграла большую роль в первоначальном накоплении во всем мире. Да, ряд крупных еврейских состояний в России начался с шинка, а уж потом деньги были вложены во что-то более серьезное. Но это вовсе не еврейская специфика. Это частая картина в девятнадцатом веке. В Америке, например, многие богатые ирландские семьи, включая Кеннеди, начинали именно так — ирландцы любили выпить и охотно ходили за этим к своим. Для нас важнее сейчас не богачи, а то, что продажа спиртного до 1894 года оставалась массовой и традиционной еврейской профессией, еврейским бизнесом. Для антисемитов еврей-шинкарь оставался «кладом», но были у него и защитники. Еврейские публицисты указывали, что, скажем, в Сибири, где нет евреев-шинкарей, пьют не меньше. Но вот наступил 1894 год. И до этого, случалось, и не раз, начинались разговоры, что надо кончать с шинкарством евреев. Но дальше разговоров дело не шло. А вот теперь — пошло. За дело взялся новый министр финансов Витте, человек энергичный и в общем не такой уж антисемит. Сам он даже считал себя другом евреев. Так что мероприятие носило в основе не антисемитский характер, а финансовый. Витте распространил на западные области империи, где было много евреев-шинкарей, законы, издавна существовавшие в собственно русских областях, — о государственной монополии на продажу алкогольных напитков. Питейное дело оказалось, таким образом, полностью национализировано. А на государственную службу евреев не брали (прошли времена Александра II). Так многие тысячи еврейских семей остались без хлеба. Переустроиться в нищих, перенаселенных местечках «черты» было очень трудно. Понятно, что это дало толчок эмиграции. Дело только началось в 1894 году, но вели его быстро и энергично. До двадцатого века еврей-шинкарь не дожил. Еврейская печать утешала читателей тем, что теперь у антисемитов станет меньше аргументов. И вот в начале двадцатого века черносотенцы пожалели о еврейском шинкаре. В финансовом плане реформа удалась — доходы казны возросли. Но у каждой медали две стороны… Итак, вместо прежнего шинка теперь была «монополька». Обычно в ней торговала женщина (конечно, не еврейка). Надо было быстро заменить еврея кем-то непьющим — пригласили женщин. В те времена они еще редко пили много. «Сиделица монопольки» — это стало распространенной женской профессией. Получали эти дамы прилично. (После поражения в русско-японской войне в России вдруг спохватились, что жалованье младшего офицера меньше, чем у сиделицы монопольки.) От продажи зарплата не зависела. Иначе никто бы не пошел — не так уж приятно женщине общаться с пьянью. Д.И. Менделеев (тот самый), ярый сторонник национализации питейного дела и антисемит, обещал, что будет благо потребителю — «сиделицам» нет смысла разбавлять водку и добавлять в нее всякой дряни для крепости, чтобы скрыть разбавление (а от жида всего можно ожидать). Но вышло прямо обратное. Первое, что бросилось в глаза современникам, — огромный рост пьяного травматизма. Во время оно шинок был как бы клубом. Посетитель сидел в компании добрых знакомых, драки вспыхивали не часто, и драчунов тут же разнимали. А когда человек валился с ног, его укладывали в теплое место, и жена знала, где его искать. Жид мог и не быть добряком, но он думал, как всякий капиталист, о клиентах, тем более что многие были ему должны. Теперь «сиделица» выпроваживала пьянчугу, он шел болтаться, скажем, по Киеву, дрался, попадал под транспорт, зимой замерзал. Но это были цветочки. А главная беда, с точки зрения черносотенца, была та, что козырь ушел к революционерам. Вместо «жиды спаивают народ» — появилось: «царизм спаивает народ». Но и этим несчастья не кончились. С тех пор стал расти женский алкоголизм, до этого очень редкий. «Сиделицами» часто становились женщины, которым жизнь не очень улыбнулась, — вдовы, матери внебрачных детей. С пьянью работать — невелико удовольствие. Алкоголь ведь — антидепрессант. А был он под рукой, притом в начале, пока надо было немного, бесплатно. Все равно же что-то списывалось на «бой». Женщина могла выпить для подъема настроения и подругу пригласить. А потом, когда потребовалось больше, — деньги были. И потихоньку пошло-поехало. Не сразу это стало видно, но сейчас сомнений эта история уже не вызывает.