Иосиф Сталин. Последняя загадка - Радзинский Эдвард Станиславович (книги хорошего качества .txt) 📗

Вошли певцы – все молодые люди. Начали строиться вдоль стены. Шепотом переговаривались, как в храме… На лицах от волнения – ни кровинки.

По знаку старика-хормейстера грянул хор: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет…»

Коба захлопал, и мы, как всегда, за ним. Певцы поклонились и по знаку сопровождавшего офицера НКВД, стараясь ступать на цыпочках, удалились вместе с хормейстером. Хормейстер уходил, пятясь к двери, смешно кланяясь. От усердия и восторга он чуть не упал.

Коба сказал:

– Надо устроить конкурс на лучшие песни о войне и о победе. Награждать будем щедро. Товарищи работники искусств – большие любители денег и орденов. – И пропел: – «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин…» Неплохо!

Получив успокаивающий ответ Гитлера, Коба поторопился показать, как он верит ему.

14 июня последовало заявление ТАСС: «В советских кругах считают, что слухи о намерении Германии напасть на СССР лишены всякой почвы. Это очевидный абсурд. Что касается намерения СССР напасть на Германию, эти слухи столь же лживы и провокационны…»

Вскоре я получил донесение Корсиканца: 14 июня Гитлер провел заключительное совещание по плану «Барбаросса». Гитлер говорил с одиннадцати часов дня до семи вечера, но что он говорил, для информатора осталось неизвестным.

Я доложил об этом Кобе. Коба обматерил меня и велел мне заткнуться раз и навсегда. После чего рассказал об ответе, полученном от Гитлера:

– Мерзавец ответил доброжелательнейшим письмом. Пишет о важности нашей дружбы. Объясняет, что концентрация войск у советской границы на самом деле направлена против Англии. Это военный контингент, который формируется для решающей высадки на остров, и эти войска выполняют ряд необходимых приготовлений и тренировок. Он собирает их у наших рубежей и широко распространяет дезинформацию о готовящемся нападении на СССР, чтобы уберечь их от налетов английской авиации и обеспечить внезапность нападения. Предлагает вновь встретиться и просит впредь не обращать внимания на слухи, которые, возможно, будут усиливаться. Надеюсь, теперь ты пошлешь своих агентов к ебаной матери! – сказал Коба.

В это время вошел киномеханик.

– Заряжайте, – велел Коба, и мы пошли в просмотровый зал.

Оказалось, в Узбекистане работала научная экспедиция. Тот самый скульптор-антрополог Михаил Герасимов (когда-то восстановивший лицо Ивана Грозного) попросил открыть гробницу Тимура. И восстановить лицо величайшего завоевателя. Большой любитель истории Коба согласился. Вчера Герасимов вскрыл могилу. Коба захотел увидеть всю церемонию. Для этого в Самарканд послали съемочную группу…

Начался показ. На экране – Самарканд и купол мавзолея Гур-Эмир.

Герасимов (сильно постаревший) спускается в склеп, освещенный прожекторами. Рабочие окружают гробницу. Гигантская мраморная плита сдвинута. Камера заглядывает в саркофаг, в темноте его виден гроб, покрытый истлевшим покрывалом. Герасимов объясняет в кадре:

– Тимур умер далеко от Самарканда, и к месту погребения его привезли в этом гробу.

Старик – видно, служитель в мавзолее, что-то страстно говорит по-узбекски. Насмешливый голос Герасимова за кадром:

– Местное суеверие запрещает нарушать покой «Тимура, бога войны». Этот старый узбек просит не открывать крышку гроба. Иначе, по преданию, на третий день вернется Тимур с войною…

До сих пор вижу, как на экране все собравшиеся в мавзолее добро смеются над словами старого узбека…

Из крышки гроба выбивают огромные гвозди. Снимают ее. Герасимов подходит к открытому гробу… Торжественно достает череп Тимура и долго держит его перед камерой. Череп бога войны глядит с экрана, зияя пустыми глазницами…

Экран погас. Но Коба… Коба был бледен! Он тихо сказал Берии:

– Кто позволил им с этим шутить! Какие примитивные идиоты! За всем следить надо самому!

Продолжая усыплять Кобу, Гитлер сделал очередной ход. В Москву приехал немецкий балет и солисты Берлинской оперы.

Посол Шуленбург пригласил Молотова в посольство на торжественный прием по случаю этого события. Коба отправил на прием и меня.

Мероприятие прошло великолепно, среди гостей были наши солистки балета. По моему заданию одна из них попросилась в туалет. Он помещался внизу – в подвале, недалеко от гардеробной сотрудников посольства.

Проходя, она увидела в гардеробной комнате горы чемоданов – сотрудники посольства готовились к отъезду.

Все это я рассказал Кобе. Коба промолчал, но стал темнее тучи.

21 июня в девять вечера Молотов вызвал посла Шуленбурга, и состоялась странная беседа. Молотов прочел ему заявление нашего правительства: «Имеется ряд признаков, что немецкое правительство недовольно советским правительством. Даже ходят слухи, что нависает угроза войны. Советское правительство не в состоянии понять причины недовольства германской стороны и было бы признательно, если бы вы их изложили».

Шуленбург ответил, что не располагает никакой информацией о недовольстве своего правительства. Более того, ему передали слухи о желании Фюрера устроить встречу наших вождей («фюреров» по-немецки).

Молотов тем не менее попросил Шуленбурга срочно передать в Берлин запрос нашего правительства.

В ночь с пятницы на субботу я получил шифровку: «В Берлине стоит отличная погода. Воскресенье обещает быть очень жарким, и многие берлинцы приготовились отправиться за город – в парк Потсдамского дворца». На языке шифра это означало: «Война начнется завтра, в воскресенье».

Я немедленно позвонил на Ближнюю, попросил о встрече. Коба понял, сказал:

– Опять… твои провокаторы. Приезжай.

Когда я вошел, он с порога, без приветствия, поинтересовался:

– Ну, чем еще твой Гитлер решил нас напугать?

Он плохо выглядел, глаза воспаленные, красные, лицо землистое – видно, не спал.

Я рискнул ответить:

– А если все-таки не пугает? Но знает: мы уверены, что он пугает. Ведь ему нужна та самая внезапность, так удававшийся ему прежде блицкриг.

– Замолчи, мудак!..

Мы молча пили чай. Я видел: Коба мучительно думал… и ненавидел меня.

В это время пришел Вася, в летной форме.

– Садись, выпей со стариками чаю.

Вася сел. Коба смотрел на сына нежными влюбленными глазами старого грузина.

Сказал мне:

– Видал, Васька-летчик! Важный человек! Как мчатся годы! Еще недавно под стол пешком ходил. Уже успел, дурак, жениться. Детей успел наделать… сам будучи…

Вася молча улыбался.

– Жена – хорошая женщина. Знаешь, как он за ней ухаживал? Ну, давай, не стесняйся.

– Летал над самым домом на бреющем полете. Сказал, что крышу снесу, если не выйдет, – засмеялся Вася.

– Чкалов под мостом летал, в конце концов погиб. Теперь этот над домом… Но жениться в девятнадцать! Балда! Я сказал ему: «Женился – черт с тобой! Если хорошая девушка, мы все будем любить ее. Только мне ее жаль, вышла за такого идиота».

Вася по-прежнему весело улыбался – пусть ворчит отец, ведь любит…

– Но летчик, говорят, хороший. В Люберцы его отправили на стажировку. – (В Люберцах стоял наш «дворцовый гарнизон» – привилегированный летный полк, участвовавший в воздушных парадах. В полку были собраны истинные асы.) – Цуканов… – (знаменитый летчик), – учит его. Написал мне: «Васька – способный летчик, но из-за пьянства у него будут неприятности…» Кстати… ну-ка дыхни!

– Ну, отец! – взмолился Вася и осторожно дыхнул.

– Представляешь, уже! Днем! Слушай внимательно: будешь продолжать – убью! Ты понял? Пьяный – всегда мудак. Повтори!

Вася повторил.

– Теперь главное. Тебе что, молодой жены мало? Ты почему увел жену у режиссера… – (Коба назвал знаменитое имя).