Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Коняев Николай Михайлович (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
А после перехода в другое, менее опасное, как нам казалось, помещение не нас уже охраняли, а старалисьприходящие к нам группами солдаты у нас найти защиту от предстоящих репрессий» {261} .
И эсеры, и не эсеры начали тогда разбегаться.
Позабытый всеми Яков Григорьевич остался лежать с простреленной ногой во дворе лазарета.
Видимо, за пьянкой латышские стрелки не успели прочитать телефонограмму Ленина, и когда ворвались в Трехсвятительский переулок, главного героя мятежа они не узнали.
Или же — и это гораздо вероятнее! — не захотели узнать Блюмкина.
Блюмкина отвезли не в ВЧК, а в больницу, откуда он — с простреленной ногой! — ушел вечером 9 июля.
12 июля Яков Григорьевич уехал из Москвы.
В конце сентября, когда в Петрограде уже бушевал красный террор и чекисты без суда и следствия расстреливали тысячи ни в чем не повинных людей, Блюмкин спокойно жил в Гатчине, занимаясь, как он сам сообщает, исключительно литературной работой.
Его все видели по-разному.
Профессиональные троцкисты всегда подчеркивали его мужественность…
« Невероятно худое, мужественное лицо обрамляла густая черная борода, темные глаза были тверды и непоколебимы»…
«Его суровое лицо было гладко выбрито, высокомерный профиль напоминал древнееврейского воина»…
Поэты вспоминали о мордатом чекисте, ражем и рыжем, писали о его «жирномордости», о пухлых, всегда мокрых губах.
Его пытались романтизировать.
Николай Гумилев, например, с восхищением писал, что Блюмкин «среди толпы народа застрелил императорского посла»…
Его пытались принизить, чтобы усилить омерзение, которое он вызывал у знакомых. У Анатолия Мариенгофа мы можем прочитать о слюне, которой Блюмкин забрызгивал окружающих…
Все было бесполезно…
Яков Григорьевич не нуждался в романтизации — даже голых фактов его биографии хватило бы на десяток приключенческих романов.
Опять-таки очень трудно, вернее, невозможно было усилить и негативное впечатление, которое он производил на окружающих…
Закончив свою «литературную работу», в начале ноября 1918 года Яков Григорьевич Блюмкин прибыл на Украину, где под именем Григория Вишневского включился в террористическую войну. Некоторые исследователи полагают, что это он готовил покушение на гетмана Павла Скоропадского.
Покушение не состоялось, поскольку одновременно готовилось покушение на самого Блюмкина. Киевские левые эсеры, подобно нам, не могли понять, как удалось человеку, чуть было не сорвавшему Брестский мир, уйти от большевистской пули.
Три боевика пригласили Блюмкина за город для «разъяснений» и выпустили в Якова Григорьевича восемь пуль.
Ни одна из них не попала в Блюмкина.
Столь же неудачным было и покушение в уличном кафе на Крещатике. Теперь в Якова Григорьевича в упор расстреляли весь барабан револьвера, Блюмкин упал с окровавленной головой, но и на этот раз остался жив.
В бессознательном состоянии его отвезли в больницу. Эсеры узнали, что он жив, и решили добить Якова Григорьевича и кинули гранату в больничное окно, но Блюмкин и на этот раз успел выскочить из палаты (это с простреленной головой!) за мгновение до взрыва.
Спасаясь от друзей эсеров, в мае 1919 года, когда на Украине была установлена Советская власть, Блюмкин, как мы уже говорили, явился в Киевскую ЧК к своему корешу Мартину Яновичу Лацису.
С Блюмкина были сняты показания и он — ну как тут снова не вспомнить слов Бабеля о верных в дружбе и смерти, товарищах-чекистах, каких нет нигде в мире! — 16 мая 1919 года, «учитывая добровольную явку и подробное объяснение обстоятельств убийства германского посла», был амнистирован Президиумом ВЦИК.
Тюремное наказание убийце германского посла заменили на «искупление в боях по защите революции».
Искупал свою вину Блюмкин чекистом и по-чекистски.
Нет никакого сомнения, что он честно залил свою вину кровью расстрелянных им в подвалах ВЧК контрреволюционеров, среди которых было немало и его бывших товарищей по партии эсеров.
Есть свидетельства, что, когда в 1920 году в Крыму по распоряжению Л. Троцкого и Г. Пятакова были расстреляны десятки тысяч пленных врангелевских офицеров, в организации этой беспрецедентной по жестокости акции наряду с Бела Куном и Розой Самуиловной Землячкой (Залкинд) участвовал и Яков Григорьевич Блюмкин {262} .
Столь ревностное отношение к чекистским обязанностям смягчили даже сердце Железного Феликса.
Вскоре по рекомендации Ф. Э. Дзержинского решением Орготдела ЦК РКП(б) Яков Григорьевич Блюмкин стал членом партии большевиков и был командирован в Северный Иран.
Там, выдавая себя за приятеля Троцкого и Дзержинского, он стал членом ЦК Компартии Ирана и разработал план провозглашения в северных провинциях Гилянской Советской Республики.
По окончании Гражданской войны Блюмкин учился в Военной академии, пока нарком Л. Д. Троцкий не забрал его в свой комиссариат.
«У кондуктора, у чернорабочего, у любого советского служащего есть восьмичасовой рабочий день, охраняемый Кодексом труда… — писал тогда Блюмкин. — У Л. Троцкого этого дня нет. Его рабочий день переваливает за восемь часов и может быть в разгаре еще и ночью… На столе Троцкого военная тактика гениального чудака и балагура Суворова познала книжное соседство с тактикой Маркса, чтобы прихотливым образом соединиться в голове одного человека» {263} .
Насчет Маркса и Суворова, соединившихся в Троцком, не слабо сказано.
Троцким Блюмкин восхищался.
Троцкому он служил с той верностью и преданностью, которой не дождались от него ни эсеры, ни коммунисты.
Этого своего хозяина Яков Григорьевич не предавал до самой смерти, хотя в октябре 1923 года Дзержинский снова переманил Блюмкина в ИНО (иностранный отдел ГПУ).
Какое-то время Блюмкин работал в Москве, а в 1925 году оказался советским резидентом на Тибете. Здесь вместе с Николаем Рерихом он искал в недоступных районах Гималаев легендарную Шамбалу.
Работая резидентом, Блюмкин не растерял ни наглости, ни апломба. Некоторые рассказы о его куражах выглядят еще более фантастичными, чем рассказы об экспедиции в Шамбалу.
Напившись на новогоднем банкете ЦК Монгольской народной рабочей партии, Блюмкин заставил монголов произносить тосты за Одессу-маму и кончил тем, что заблевал портрет Ленина, установленный в центре банкетного зала.
Но нисколько не смутился при этом.
— Прости меня, дорогой Ильич, — сказал он, обращаясь к портрету. — Но ведь я провожу твои идеи в жизнь. Я не виноват, виновата обстановка {264} .
Потом под именем персидского купца Якуба Султана-заде Блюмкина перебросили на Ближний Восток, где, создавая агентуру в Египте и Саудовской Аравии, он торговал хасидскими раритетами.
Коммерсантом Блюмкин оказался вполне удачливым, и Москва готова была доверить ему продажу сокровищ из хранилища Эрмитажа, но тут Яков Григорьевич, этот профессиональный оборотень, проявил столь несвойственную ему принципиальность и сразу погорел на этом.
Будучи в Турции, Блюмкин встретился 16 апреля 1929 года с высланным из Советского Союза Троцким и взялся доставить в СССР его письма…
Якова Григорьевича арестовали на его квартире в Москве, которая находилась напротив того здания, где он убил в восемнадцатом году Мирбаха.
3 ноября 1929 года дело Блюмкина было рассмотрено на судебном заседании ОГПУ. «За повторную измену делу пролетарской революции и Советской власти и за измену революционной чекистской армии» его расстреляли.
«Вчера расстрелян Яков Блюмкин, — со скорбью писал о своем верном сотруднике Лев Давидович Троцкий. — Его нельзя вернуть, но его самоотверженная гибель должна помочь спасти других. Их надо спасти. Надо неустанно будить внимание партии и рабочего класса. Надо научиться и научить не забывать. Надо понять, надо разъяснить другим политический смысл этих термидорианских актов кровавого истребления преданных делу Октября — большевиков. Только таким путем можно помешать планам могильщика Октябрьской революции».
