Образ врага. Расология и политическая антропология - Савельев Андрей Николаевич (чтение книг txt) 📗
Оптинские старцы. Прослеживается расовый идеал, отраженный в современной русской иконописи.
Имперские принципы построения государства дополнял в «Русской правде» принцип неделимости России, ввиду явного преимущества «неделимого образования государства над федеративным». В условиях федерации «слово “государство” будет слово пустое, ибо никто нигде не будет видеть государства, но всякий везде только свою частную область; и потому любовь к отечеству будет ограничиваться любовью к одной своей области». Для России федеративное устройство признается особенно пагубным, в силу ее разнородности: «если сию разнородность еще более усилить через федеративное образование государства, то легко предвидеть можно, что сии разнородные области скоро от коренной России тогда отложатся, и она скоро потеряет тогда не только свое могущество, величие и силу, но даже может быть и бытие свое между большими и главными государствами. Она тогда снова испытает все бедствия и весь неизъяснимый вред, нанесенный Древней России удельною системою, которая также ни что иное была, как род федеративного устройства государства. И потому если какое-нибудь другое государство может еще сомневаться во вреде федеративного устройства, то Россия уже никак сего сомнения разделять не может: она горькими опытами и долголетними бедствиями жестоко заплатила за сию ошибку в прежнем ее государственном образовании».
Все эти положения и пожелания были, безусловно, частью самосознания русской аристократии — дворянская элита была поражена вирусами «вольтерьянства и руссоизма» лишь поверхностно. Мода на нигилизм среди декабристов не позволяла рефлексировать по поводу российской государственности так, как это следует из сочинения Пестеля, дающего понимание русской интеллектуальной традиции начала XIX века.
Серьезным фактором при формировании этнополитической доктрины стал новый «вброс» в российскую политическую культуру западных концепций после победы над Наполеоном — в частности, концепции конституционализма, отчасти реализованной в Польше и Финляндии. Особое самоуправление для некоторых народов Империи вошло в противоречие с принципом самодержавия и особым положением русско-православного культурного стандарта, который в этих территориях уже не мог эволюционно вытеснять местные обычаи. Либеральный курс, реализуемый М.М.Сперанским, тем не менее, предполагал расширение принципа автономии — формальное приравнивание оседлых народов к русским, сохраняя для прочих широкое самоуправление и традиционные властные институты. Вполне приемлемый для слаборазвитых народов курс давал в западных территориях Империи негативные результаты — формирование антиимперской этнической элиты. Попытка ответить на становление польского самосознания и восстание 1830 года насильственной русской колонизаций полностью провалилась. Ускоренные меры формирования единого народа не прошли ни на западе, ни в Закавказье, ни в Поволжье.
Этнополитическая ситуация в Российской империи серьезно осложнилась во второй половине XIX века, когда резко ускорившиеся модернизационные процессы породили местные этнополитические движения. Естественный процесс русификации, несколько подстегнутый освобождением крестьян и бурным экономическим ростом, все-таки не поспевал за политизацией периферийных меньшинств. Ускоренная унификация, без которой обойтись в такой ситуации было невозможно, использовала главным образом сферу образования и языка для распространения русского культурного влияния. Причем жесткое противодействие всяким поползновениям к сепаратизму, институциональная унификация и централизация, последовательное лишение ранее выданных льгот (вроде распространения воинской повинности на башкир) сочеталось с мягким навязыванием русского образования через материальное стимулирование обучения детей в русских школах и православным просвещением на местных языках (Туркестан). В то же время, скажем, в отношении Финляндии никаких попыток ускоренной русификации не велось. Это обеспечивало этнополитическую стабильность в Российской Империи и отсутствие каких-либо крупных волнений нерусского населения.
Вероятно, крупнейшим просчетом российской этнополитики XIX века можно считать отсутствие должного внимания к поддержанию русского ассимиляционного потенциала. В переходный период, когда социальные технологии традиционной империи уже не давали необходимых результатов, власть не воспользовалась возможностями формирования в недрах империи государства-нации с опорой на русских, которые имели все условия, чтобы превратиться в политическую нацию еще до того, как сложилась единая общероссийская нация.
Из анализа исторического материала видно, что этнополитическая доктрина Российской Империи при всех отклонениях от основополагающего принципа — ненасильственного распространения русского культурного стандарта и создания определенных стеснений для прочих модернизационных культурных парадигм — сохранялась в течение столетий. Попытки ускорения процесса чаще всего были связаны с западными влияниями и усложнениями внешнеполитической ситуации.
Не воплотившись в полной мере в реальной политике, русская этнополитическая доктрина в основных своих чертах нашла выражение в творчестве русских мыслителей. Она достаточно полно сформулирована в полемике консерватора Л.А.Тихомирова с либералом В.С.Соловьевым.
Лев Тихомиров пишет: «Изо всех славянских племен одна великорусская раса обладает великими государственными инстинктами. Поэтому она возбуждала особенную ненависть в том, кому противно в обществе все историческое, органическое, не случайное, не произвольное, а необходимое».
Тихомиров указывает, что созданию российской государственности одни народности помогали, в особенности если они совпадали с русскими в вере, другие входили в состав государство безлично, а третьи были прямо враждебны. И всем этим категориям из принципа справедливости должно быть дано равное право не свободное развитие? — спрашивает Тихомиров, обращая свой вопрос к полемизирующему с ним лево-либеральному философу Вл. Соловьеву. «“Свободное развитие” одних создает силу, поддерживающую государство, других — рыхлую безразличную массу, третьих — силу, разрушающую государство. И г-н Соловьев с прочими либералами находит, что справедливость требует для столь различных элементов одинаковых прав!» — пишет Тихомиров.
Мы должны полностью принять именно консервативное понимание справедливости, которое коренным образом отличается от либерального: «Справедливость требует не уравнительности, а соответственности прав с обязанностями, награды или наказания — с заслугой или виной. Можно давать права поляку или еврею, если они их стоят. Но дать в России равные права русской национальности и польской или еврейской национальности, в смысле коллективного целого, было бы актом величайшей несправедливости. Это значило бы отнять у русских их достояние и отдать тем, кто его не только не собирал, но и возьмет только для того, чтобы разрушить или эксплуатировать в своих особых целях».
Самозванство, столь широко развитое в современной российской политике, приобретает особенно отвратительные формы в том случае, когда некие лица начинают представительствовать от имени той или иной национальности и выдавать свои частные интересы за будто бы сложившиеся интересы этой национальности, претендующей быть исторической личностью. Выдумки эти были известны и в конце XIX века, когда Лев Тихомиров писал:
«Но вот какие-нибудь лица, заинтересованные в развитии особой народности, начинают раздувать всякие ее отличия, раздувать всякий предлог для порождения антагонизма между этим племенем и русским. Такие лица легко являются. Они могут принадлежать к местной родовой аристократии, которой господство обеспечивается при возбуждении “местного национального движения”, они могут принадлежать к многочисленному ныне слою политиканствующей интеллигенции, мало способной к другому роду труда, но честолюбивой и ловкой в искусстве агитации. Требует ли справедливость признавать права всех таких требований на “свободное развитие”?
