Московские улицы. Секреты переименований - Муравьев Владимир Брониславович (серии книг читать бесплатно .TXT, .FB2) 📗

Маскарад ездил по Москве в течение четырех дней. Праздник завершился фейерверком, угощением для народа на улицах и пирами в домах вельмож.

По окончании празднеств «Миротворец» был установлен в пристроенном с западной стороны Сухаревой башни амбаре. В большие праздники его возили по Москве, днем – с распущенными флагами и парусами, с наступлением темноты зажигали слюдяные фонарики.

Петр I, посещая Навигацкую школу, бывал на уроках, на экзаменах, наблюдал небо в телескоп в обсерватории, присутствовал в химической лаборатории Брюса во время его физических и химических опытов.

Но известно также, что не только научные интересы приводили царя в Навигацкую башню.

В обширной Рапирной зале проходили собрания «Нептунова общества» – тайного царского совета, в который входили ближайшие сподвижники Петра.

Некоторые историки полагают, что это была первая в России масонская ложа. О ее деятельности и полном составе документальных сведений нет, известно, по скупым воспоминаниям современников, лишь о ее существовании. «История и предание скрыли от нас происхождение и истинную цель этой тайной думы», – замечает И.М. Снегирев.

Предание называет масонские должности членов «Нептунова общества»: Франц Лефорт – председатель, Петр – первый надзиратель, то есть распорядитель и церемониймейстер, Феофан Прокопович – оратор, члены – адмирал флота Ф.М. Апраксин, Я.В. Брюс, профессор Фарварсон, князь А.М. Черкасский, генерал-фельдмаршал князь М.М. Голицын, А.Д. Меншиков, генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев.

В Москве полагали, что на заседаниях «Нептунова общества» принимались политические решения, но при этом участники для достижения своих целей прибегали к помощи оккультных наук.

Такого мнения придерживался известный исторический романист первой половины XIX века И.И. Лажечников, автор популярного и в наши дни романа «Ледяной дом», о котором А.С. Пушкин сказал, что многие его страницы «…будут жить, доколе не забудется русский язык». В конце 1830-х годов Лажечников задумал и начал писать роман о царствовании юного Петра II и заговоре знати, возведшей на русский престол Анну Иоанновну.

Роман назывался «Колдун на Сухаревой башне», одним из главных его героев должен был стать Я.В. Брюс. В годы, когда разворачивалось действие романа, Брюс находился уже в отставке и жил в своем подмосковном имении.

Лажечников написал лишь несколько фрагментов романа, и один из них – это письмо (не подлинное, а сочинение писателя), которое получает Брюс из столицы от вице-канцлера графа Андрея Ивановича Остермана. В этом письме вице-канцлер описывал положение при дворе и приглашал Брюса вернуться к политической деятельности.

«Ты должен оставить свое уединение, – писал Остерман, – и явиться в Москву, не извиняйся отставкой: для истинных сынов отечества нет отставки; служение их продолжается до гроба. Не говорю, что ты должен был, в твои лета, принять должность при новом дворе, чтобы ты каждый день напяливал мундир на свои старые плечи и играл роль дневального придворного; нет, эта служба не по тебе. Но ты можешь служить иначе: советом, внушениями, связями, кабалистикой… Твое таинственное влияние на народ может умы и мнения расположить в нашу пользу, ты можешь и судьбу подговорить в наш заговор. Ты всемогущ не только на земле, но и на небе. Чего стоит тебе иногда, для пользы общественной, переставить одну звездочку на место другой! Мы восстановим своих девять, устроим по-прежнему, как в бывалые дни Петровы, свой совет на Сухаревой башне, не многочисленный, но избранный, бескорыстный, с одною целью поддержать создание великого преобразователя России. Ты должен явиться, или да будет тебе стыдно в будущем мире перед лицом бессмертного царя и нашего отца и благодетеля».

Еще при жизни Петра по Москве пошли слухи о «нечестивых» и «богомерзких» сборищах на Сухаревой башне, на которых царь и его «немцы» общались с сатаной и обсуждали разные свои злые замыслы. Собрания «Нептунова общества», естественно, вызывали подозрения и разные толки, чаще всего фантастические и зловещие.

Отношение современников к Петру и его деятельности очень отличалось от идеализирующих его характеристик XIX века – «мореплаватель», «плотник», «вечный работник на троне», которыми мы пользуемся и сейчас.

В народе, недовольном тяжелыми государственными поборами, стрелецкими казнями, пыточными камерами царской Тайной канцелярии, в которую мог попасть каждый и безо всякой вины, унижением религии отцов и дедов, шли разговоры о том, что сидящий на русском троне царь вовсе не сын Алексея Михайловича, его законный наследник. Одни утверждали, что некие злодеи подменили царя еще в детстве, что он – сын немки, отец же его (был и такой слух) – Франц Лефорт. Другие признавали его сыном Алексея Михайловича, но околдованным и поврежденным в разуме. «Немцы, – говорили они, – обошли его: час добрый найдет – все хорошо, а в иной час так и рвет и мечет, вот уж и на Бога наступил, с церквей колокола снимает». Старообрядцы и даже некоторые православные были уверены, что в облике царя Петра в России явился Антихрист.

Соратники Петра, составлявшие его ближайший совет и собиравшиеся в Рапирной зале Сухаревой башни, также не вызывали в народе симпатии и доверия.

Вот как характеризует их великолепный мастер исторического портрета В.О. Ключевский, чье мнение и видение основаны на обширном и глубоком знании материала:

Председатель «Нептунова общества», или мастер стула, если принять версию, что это была масонская ложа, «Франц Яковлевич Лефорт, авантюрист из Женевы, пустившийся за тридевять земель искать счастья и попавший в Москву, невежественный немного менее Меншикова, но человек бывалый, веселый говорун, вечно жизнерадостный, преданный друг, неутомимый кавалер в танцевальной зале, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами, – словом, душа-человек или “дебошан французский”, как суммарно характеризует его князь Куракин».

А вот рассказ современницы тех лет, сохранившийся в семейных преданиях и записанный П.И. Мельниковым-Печерским: «Чего-то, бывало, не порасскажет покойница! И про стрельцов, как они Москвой мутили, и про Капитонов (раскольников. – 5. М.), и про немцев, что на Кокуе проживали… Не жаловала их бабушка, ух, как не жаловала: плуты, говорит, были большие и все сплошь урезные пьяницы… Франц Яковлич Лефорт в те поры у них на Кокуе-то жил, и такие он там пиры задавал, такие “кумпанства” строил, что на Москве только крестились да шепотком молитву творили… А больше все у винного погребщика Монса эти “кумпанства” бывали – для того, что с дочерью его с Анной Франц Яковлич в открытом амуре находился… Самолично покойница бабушка княгиня Марья Юрьевна ту Монсову дочь знавала. – “Что это, говорит, за красота такая была, даром, что девка гулящая. Такая, говорит, красота, что и рассказать не можно…” А девка та, Монсова дочь, и сама фортуну сделала и родных всех в люди вывела. Сестра в штате-дамах была, меньшой брат, Васильем звали, в шамбеляны (камергер, фр. – В. М.) попал, только перед самой кончиной первого императора ему за скаредные дела головку перед Сенатом срубили… Долго торчала его голова на высоком шесту…»

Вернемся к характеристике Ключевского.

Далее идут члены. «Князь Меншиков, герцог Ижорской земли, отважный мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший очистить себя даже от репутации фальшивого монетчика; граф Толстой, тонкий ум, самим Петром признанная умная голова, умевшая все обладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкой на лицо; граф Апраксин, сват Петра, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и незнакомый с первыми началами мореходства, но радушнейший хлебосол, из дома которого трудно было уйти трезвым, цепной слуга преобразователя…; барон, а потом граф Остерман, вестфальский попович, камердинер голландского вице-адмирала в ранней молодости и русский генерал-адмирал под старость, великий дипломат с лакейскими ухватками, который никогда в подвернувшемся случае не находил сразу, что сказать, и потому прослыл непроницаемо-скрытным, а вынужденный высказаться, либо мгновенно заболевал послушной тошнотой или подагрой, либо начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя, – робкая и предательски каверзная душа; наконец, неистовый Ягужинский, всегда буйный и зачастую навеселе, лезший с дерзостями и кулаками на первого встречного, годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры Сената…».